ТИХОЕ  ОГОРЧЕНИЕ

 

 

Как надеялся, и разочаровался,

и не доехал до переменной облачности

 

 

   Лирическая книга в четырёх частях

 

Екатеринбург,  2002

 

ББК 84.Р7                             «Чем лучше женщина, тем ссора с ней ужасней…»

  А64                                                                                             / А. С. Кушнер /

 

( С ) Тексты  - Анкудинов М. А

( С ) Обложка – Анкудинов М.А.                                                             

 

 

                     ”Любовь – это поезд   «Свердловск-Ленинград» “

                                                                           / А. Башлачёв /

 

 

                       

 

                                    “…вот идёт мой медленный поезд.  Завтра меня здесь уже не будет“

/ М. Науменко /.

   

 

 

«Это было давно…»

/ Песня /

 

 

«У меня на сердце без тебя метель…»

/ С.А.Есенин /

 

От  автора:

 

     Улыбнись же, летательщица, дщерь ручейков,  княжна  растаявшего снега, сестрица ветра… Поэзия (настоящая), веришь ли, не веришь ли,  всё равно – всегда, всегда-всегда, повсеместно – растёт из слёз.  Даже если рассказываешь – о невесомом и незаправдашнем счастье. Смешная ты огненная муза, ты вся из радости. Утешительна философия – и та выросла слезами. Попробуй, например, рассказать о потерянной дружбе с растянутой улыбкой на устах… Раньше не зря говорили: «Поэты прокляты, и никто из них не спасётся». Спасение – единственно личный путь, а поэт – на виду.  А если один поэт напишет о другом поэте, настоящем? Рассказывать своё сердце – ну не стыдно ли? В наше время так не принято. Был раньше такой поэт Пушкин – застрелили; был Есенин – повесили. Ну, полосатые, лопнете, хрюкнете, а не дождётесь!…

    Глупости пишу. А душа серьёзная. Я хочу написать книгу, посвященную самому тонкому, самому нежному, самому лиричному уральскому поэту, отражению тихой мятущейся девичей души России, в прошлом – своему ангелу-хранителю, гамлетианскому по силе духа поэту – своей чаянной-нечаянной неслучившейся невесте…

   Много лет назад жить было легко-легко. Писались такие стихи, в каких никогда бы вы не нашли слово «я» и вообще ничего личного:  про Петербург, осень..  Далеко от меня жила тогда ты, светлая, а физически – Пионерский посёлок только перебежать, лишь однажды случайно увидел твою лёгкую фигурку на сцене. Почему ж сейчас рождаются исключительно такие, очень личные, до стыдобы в глазах – стихи и книги? Шурупы-саморезы в душе... Андреевский ты флаг, сердце.

    Прекрасное время однажды кончилось, и попёрло неправедно-городское тело пустыни. И только светлой летящей музе своей Максим обязан прекращению пустынного времени.  Невесело это было, когда душа – в запустении… Милая тайна! Где же ты? Жгуче так, тайна…

    Никогда с тобой не целовался. Потому что у других девушек рты влажные, а твой – огненный… Вот, всем говорю, что ты Рыжий в юбке, а ты пишешь – Есенин. Рыжего тоже с Есениным сравнивали. Но ты – с  орловско-деревенской твоей юностью, с посёлком твоим Архангельским на Орловщине –  Есенину неизмеримо ближе, чем Борис…

    Сколько времени прошло, а всё равно сердце ухает. Ежедневно и ежечасно – вспоминаю короткую нашу разбежавшуюся дружбу; и мотает в памяти  от светлого неба твоеглазого до чёрной вязкой винной  горечи, угольного самонесовершенства…

 

    В конце мая-начале июня улетевшего 2001-го года  съездил, наконец, в затерявшийся в лесу Тихвин к своему отцу Анкудинову Арику Александровичу.   Тихвин – старинный русский город в 200 км восточнее Санкт-Петербурга, известен явлением Божией Матери и  своим Большим монастырём, а также как родина композитора Н.А.Римского-Корсакова. Ещё раньше через Тихвин пролегала (до Мариинской) Тихвинская водная система – путь с Балтики на Волгу.  В Великую Отечественную войну Красная Армия дала под Тихвином два кровопролитных сражения (оборонительная и наступательная операции), в первом из них погиб мой дед по отцу, Анкудинов А.Ф., сержант, пехотинец, лыжник. Ещё в ХVII веке этот город испытал шведское нашествие, недалеко от него, в деревеньке Столбово, был заключён знаменитый мир между Россией и Швецией.  Отец у меня тагильчанин, так сложилась судьба, что он оказался в Тихвине. Когда-то он работал электриком на Цементном и Пластмассе в Тагиле, теперь – в Тихвине на частном рынке (у него лоток с классической букнигой + помогает при погрузке/загрузке рабочих мест).  Рынок совсем крошечный,…

    Город  стоит на красивой суровой реке Тихвинке, Тихвинка впадает в Сясь, Сясь – в древнее море Нево (Ладожское озеро), восточнее устья Волхова. На Сяси в Северную войну Пётр I строил фрегаты Балтийского флота. Из-за Ладоги погода в Питере лучше, а в этом месте – хуже. Осенью это точно так, а в начале лета в Тихвине очень хорошо.  Ладога – пресное море, бескрайнее, разное:  варяжское, русское – великое.

     Далеко до него. Каждый раз собираешься посмотреть – ну и…

     Кругом лес, болото… Жизнь простая – неторопливая. Поезд в Петербург – раз в сутки, автобус – чаще; проходящие поезда – дорогие. Железную дорогу совсем недавно только электрифицировали. Рынок открывается в полдесятого утра, а в четыре уже все шабашат, вечером никто, как в больших городах, не торгует.   Пьяных немного, народ пьёт по домам. Подъезды – ещё без железных дверей. Городских собак и кошек –  знает наизусть каждый пьяница, и они его – взаимно. Мальчишки с пьяницами здороваются…

 

    В городе река течёт в высоких берегах.  Сохранились развалины шлюза Петровского времени (а часовню рядом на берегу недавно сожгли). Много деревянных домов.  Грусть обыкновенная – добрая… Река быстрая; сейчас несудоходная: некому плавать, края запустели, и плотин нешлюзованных – много.  Дикий лес, дикие болота: легко заблудиться и утонуть…

     Как по Тихвинке плавали в Новгородское время, в Петровское – не знаю: кругом перекаты, вода бурлит… Наверное, древнерусские водники были очень отчаянными людьми. «Тихва» - это не «тихая вода», «тихая вода» - «Кушва», а края-то кругом – ветренные, тихие… Люди гордые такие живут – хорошо ли, плохо ли это?

 

     Там, на Северо-Западе, всё несколько иное, народ – светлый, небо – близкое, земля – равнинная, песчаная, светлая, вода – коричнево-жёлтая, холодная: на Урале я и зимой купался, а тут – в июне не полез;  тёплый период больше, чем у нас, зато несколько раз в день дождь и солнце меняются местами. Главное производство города – перенесённый из Питера Кировский завод.  Жители народно пьют, не водку, местная очень плохая, московскую или петербургскую – не завозят, а самогон; причём бабушки-самогонщицы – достаточно уважаемые в городе люди.  Большой Монастырь в Тихвине в запустении, но городские церкви красивые; монастырь тихо так реставрируется; американцы  или другие какие иностране построили в городе баптистскую церковь, но она – не такая какая-то, не как русские православные храмы: нет в ней ни огненного строения, ни парусности летящего корабля. В городе – четыре детских дома на 70 тысяч населения, семь похищений людей, грабежи, конечно, несколько рынков, правда, очень скромных; цены невысокие, но и зарплаты – тоже;  ну, народ – живёт…   Кировский завод долго не работал, а теперь – работает, выпустил знаменитый сверхскоростной электропоезд «Ладога»  – аналог  «Трансрапида», «Серебряной пули», «ЭР-200»…

 

    Скамеек во дворах почти нет. Сыро, мокро, вот и не сидит никто. В Старом Городе, правда, есть немного. А зачем? Между дождями такие короткие промежутки времени, что и устать не успеешь, не набегаешься. Это Максиму там некуда было деваться с несусветной любовью к распитию кисломолочных на улицах… А вообще на улице даже газировку стаканами бумажными продают, архаично так, как в добрые времена! В Новом Городе – дома длинные – как шлаковые отвалы – метров по двести…

    По Тихвину – как по небу – ходишь – и думаешь: для чего живёт человек?

 

    Старый Город – такой обжитый, человеческий, весь развалился; новый немножко казённый, милицейский. В Тихвине очень вкусный чёрный хлеб, а ещё замечательно рисуют дети – как раз прошёл детский конкурс рисунков «Я люблю свой город» и на асфальте в публичных местах  можно было увидеть рисунки цветными мелками. Задержал внимание, что почти все ребята к пяти куполам-колокольням монастыря пририсовывают шестую, а кое-кто – даже седьмую, как будто видят их воочию. В Новом Городе были рисунки городских школьников, в Старом (площадь Свободы) – из школ района и детдомовцев. Дети в Тихвине добрые, вот взрослые «большие» хулиганы – всякие бывают. Народ почти весь русский и частью бывшие вепсы, один раз встретил стройную кареглазую татарку лет сорока, красивую, и страшно обрадовался – оказалась землячкой, екатеринбурженкой, а вообще-то уезжала в Барнаул.  Встретил – где? На маленьком вокзале…

    Снежки всякие, ряженки – это как везде в России – чем меньше город, тем вкуснее… Коричневая пенная «Балтика», чаи (каркаде, зелёный) и шоколадки петроградские в Тихвине дешёвые, в полтора раза дешевле, чем у нас. Вообще Петербург с его огромной лёгкой промышленностью рядом, и всё поэтому недорогое.

    Ночью город – незаметен (а светло – как днём). Проводница удивлённо спрашивает: «А вы правда выходите?» И вокзала – не увидишь… Стоянка чуть-чуть, что туда, что обратно: поезда мимолётные… Одна несправедливая минута, даже в Пикалёво поезд стоит больше. До Петербурга – кажется, ещё только одна станция – Волховстрой… Давно не ездил – позабыл уже… А если и ездил – ночью.

    Екатерине Великой приписывают слова: «Свято место на земле, где нет тихвинца». Набережные заросли разными деревьями, тополями. Если в городе есть тихая нечаянная радость – то она у воды… Тихвинская лодка раньше была такая – русское речное средневековое судно, деревянное…

 

     Интересно, как в Средние Века добывали огонь??

 

   …Сам и запугал, и заплакал неначавшееся счастье. Плохо и неверно поступал, обижался по неисточимой глупости своей. Болела – не приходил в больницу, лекарствами – не помогал, ссорились – огорчал чистое твоё лицо (светлое лицо твоё снится теперь каждую ночь). Убегала – преследовал почти, хватал за плечи, бросался в ноги… Чего ж хочу ещё-то? Имею то, что заслужил; и зачем ропщу? Помилуй раба Твоего, Господи, рабой Твоей верной, верни просто тихое расположение ея…

     С бывшей же своей женой обращался ещё куда хуже.

     Пишу как есть; стараюсь – реалистично;  мелочь разную ерундовую – не пишу; какой показалась мне – как увидел – такой и пишу; без прикрасов  разных; без румян литераторских; просто женщина…  И стихи такие же. А если нечаянно чем задену (шлакоблоком, да?) – пожалуйста, не гневайся, ненарочно это… Ты самая-самая замечательная.  (Живут ли шлакоблоки в сердце?)

    Тридцатилетнему «разведённику» трудно уже нарисовать глазами ещё что такое доброе… Сколько безводных глупостей за последние годы сгоряча перепахал! А что про тебя и напишешь, кроме доброго?

 

   …По пути  в Тихвин и обратно пересёк на поезде всю историческую часть Северной Руси кроме Поморья и мест, заселённых ранее финно-угорскими племенами (Москва – тоже финно-угорское слово, и Тихва – тоже, Тихвинка – уже русское), где в XV-м веке гремела война между великими князьями Дм.Шемякой и Иваном III [как раз книгу про времена те прочитал, историка Зинина], рубцовские места. Несмотря на благодатную природу, край этот не так населён, как Подмосковье, или Средний Урал – раны древнего междуусобного раздора  + потери в последней войне с Германией. Вся страна наша очень красивая,  каждое место – по своему; ехал – вёл свои путевые записки, и  дети-туристы, возвращающиеся из Санкт-Петербурга, спрашивали: «А вы писатель?» Отвечал, что нет, что веду записки для своей синекрылой знакомой.  Барышня эта, нужно сказать, необычная, или даже лучше – необыкновенная:  пишет стихи, поёт песни, у неё настоящий русский стиль – песни словно народные, сама – светловолосая, с русской классической фигурой, и имя простое такое – Галина. Всё, что связано с русской культурой, с русским народом, с есенинско-рубцовской линией в литературе – вызывает её живейший интерес; а ещё Галина прямо любит Окуджаву и зелёный чай с лимоном. И прекрасно, просто архивеликолепно, – смотрится в сарафане. Когда-то мы достаточно близко и серьёзно дружили, настолько серьёзно, что казалось естественным не то что вести для неё записки – вообще взять её в такое путешествие… И поэтому старался не пропустить ни малейшей станции, точно также «челноки» записывают в своих блокнотах: в Шарье дешёвый перекус, в Череповце на перроне милиция, в Вологде – только мафия и к поездам ничего не выносят (да, там действительно продают мороженое по диким ценам такие высокие белоголовые качки и говорят нараспев : «ко-аму мо-аро-ажено-ае?»), в Кирове мороженое и молочные – хорошие, только дорогие, в Балезино – бывают пирожки… Самая дешёвая и вкусная еда – в Шарье, так было пять лет назад – так и теперь.  За Череповцом поезд идёт прямо по металлургическому заводу, кругом дымища, заводчане, кажется, отключили все трубы, скрубберы и вообще всю газоочистку,  пламя и дым вырывается прямо из дыр в крышах корпусов. Ночью это особенно страшно; я нигде такого не видел – ни в Челябе, ни в Первоуральске, ни в Каменске, ни в Екатеринбурге, ни в Тагиле… Роза ветров такая, что в свой город дымина череповецкая почти не летит – летит к соседям, развеиваясь на полпути по всей России. Мельком в городе можно заметить лодки и пристани. На Шексне же довелось разглядеть огромные шестимачтовые сухогрузы «река-море», на Вятке – речной ледокол. За Пикалёво (ближе к Питеру) земля в белых цветах, как снег выпал. У нас такие не растут.

    На Урале тоже есть светлая земля – в Мраморском, на Иткуле, в Полдневой; в Горбуново, западнее Тагила; только там, на Северо-Западе – это песок, а у нас – всё равно глина; иногда – мрамор;  а у них – ветер.

 

    Из мест, что проезжал по пути – самые красивые в Вятской области, в долине реки Чепцы. Там и растения, и микрорельеф – всё какое-то святое, древнее. Наверное, это самая красивая земля, какую я видел, и все растения, деревья, кусты – как светом озарены. Моя мама и всё родственники по маминой линии – оттуда.

    Возле Чепцы поезд идёт долго, а с Вяткой встречается дважды – у Кирова и у Котельнича. Вятичи-попутчики рассказывали: у них в Кирове на заводе есть мастер, хорошо плавающий; когда катер возвращается с базы отдыха,  ещё задолго до города, мастер обычно как есть в одежде бултых – и на берег: тёща у него тут живёт, в своём доме. Вятка красивая. Правый берег (где города стоят) – выше. Левый – в джунглях среднерусских, болотных лужицах, лодках.

    Иногда хочется переехать под Вятку и жить в деревне. «Стучите молотки, //О деревянном рае,// Где вещи так легки…»  Рассказывали друзья, и к северу от Вятки земля живая и красивая. Названия-то круглые, топонимика  веская, вся в едином слове:  Святица …

 

    Огромная Пермь. Долго едешь по западному берегу Камы, и вот уже какой-то не пригород, а предгород, бесконечное жильё. Пришло – и он кончился. Высокий мост, теплоходики внизу. Теплоходики – маленькие, а волны – правдивые. Потом – надвигается азийский берег.

   Жалею, что проспал Кунгур. Обычно возле Кунгура живописно. Маленький такой город.  Горы вокруг.  Изрезано всё…

     Потом вспоминаешь;  а  воспоминания – как шум водопада…

 

     До Санкт-Петербурга из Тихвина по тем деньгам было – минимум семьдесят рублей + автобус и поезд крайне редко, а путешествовал я в режиме жёсткой экономии – так до Питера и не доехал. Не знаю, хорошо это или плохо; вечером того дня, когда  не поехал в Петербург,  знакомые отца показали большой камень на поле местной крестьянки (переехавшей в город из Пашозера), на котором проявляется при определённом солнце силуэт Божией Матери Одигитрии. Крестьянка верующая, да не очень; Православная Церковь о камне, вроде бы, ещё не знает; иностранцы просили продать камень – местные жители решительно отказались.

 

    В Екатеринбурге ждала меня печаль…

 

    Ангел мой крылатое создание, ради кого и вёл все эти записки, последнее время перед путешествием начала разочаровываться во мне и решила убегать от Максима как можно дальше. Максим-то надеялся рассказать ангелу всё, что увидел – а увидел немало, донести эту синюю небесную чашу в ладонях своего сердца; а когда приехал – оказалось, светлоглазый путь мой заболела и легла в больницу. Единственная встреча с Галиной до болезни оказалась мимолётной и до страшного разочарования резкой; невозможно было узнать в  девушке ту крылатую поющую прежнюю Галю. Потом же почти два месяца я её уж и не видел. Искать поющую русалку в больнице – нужно ли, можно ли, если человек избрал – бегство, уединение? Да, там плохо; да, без неё тоже очень нехорошо; правда же в том, что нет права навязываться – да ещё тому человеку, кто рад убежать прочь… Почему-то мечталось о большем, о доброй и  долгой  серьёзной дружбе, и крах надежд был едва ли не Катастрофой Духа, Большим Огорчением. Страшно плохо узнавать, что дорогой для тебя человек, человек-сказка, почти ангел – на два месяца загремела в больничку, печально знать, что ты ангелу ничем помочь не можешь, до слёз обидно – что помощь твоя, душа твоя, сила твоя –  фее, Музе, ангелу твоему – вообще  не  нужна…

    Нужно сказать, что о том, что ангел синекрылая тогда заболела, я узнал не сразу; как скромный человек, попыталась она сие скрыть (а вообще конкретно у этой синекрылы здоровье казалось тогда символическим), соответственно, всякой дури, какую вешали на уши её подруги, я верил – и как верил, так и переживал. Единственное, что подсказывало правду – это сердце; ну, как оно подсказывало, так и оказалось;  а  те люди, кто напрямую обманывал, завоевали сильное Максимово невосхищение.

    Ясно понимаю, что Галине с её хрупкостью тяжело тратить на разных держихарь духовные силы, но грустно без неё невероятно. Эгоизм ли это? Пусть, увы, так,  эгоизм. Кажется, лучшая часть души рассыпалась и чуть ли не умерла, какие бы радости по жизни не говорили. Печаль переполнила сердце. Душа моя сбежала, жил без души; глаза закинуты за горизонт; одиноко!… Помочь Галине почти ничем тогда не мог...

    Петь… Если бы Галя пела на Большой Сцене – она бы не болела.   Её переполняет нереализованное. И не знаю талантливее артиста, чем Галинище. У меня нет Настоящей Большой Сцены. Поэтому – синекрылая женщина Галина великая – бывает, было – болеет…

    А осенью мы поссорились вновь,  из-за Максимовых дурацких стихов, Максимовой ревности и его же глупых поступков.

 

    Знаю, что тоже попал в её записки.  Мы только мигами  архикраткими за тысячи лет – бываем  вместе. В мире не так уж много друзей, и Великая – была одной из них; стремление отдалиться – причиняет страшную боль; и  ныне? Любимая как-то сказала, что пишу для славы, что со мной холодно…  Любимая Максима позабыла… Плох Максим, дурит и киряет, сидит ночами цельными – тянет ореховую самоделку часами. Плохой, к слову, ликёр из «Московской» водки – она же с уксусом. Весь сахар превращается в углекислый газ. Тем более – северокавказского разлива… Корабль ты мой рекоокеанский. Свете Тихий…

    Тихо верил в тебя и в твоё творчество, а ты – вылечила мою больную ногу маслинным маслом, вылечила нервы хмелевой заваркой, перевела дымящего и булькающего – на здоровый образ жизни, за что навсегда благодарен.  Мир у нас – или самодельное Смутное Время?

    Чем прогневал тебя, сестра? Что случилось? И, предполагая, чем прогневал, кланяюсь в самые ноги и прошу – прости… Раньше жил в сказочном восторге от твоих русских песен и стихов; теперь же, приглядываясь огорчённо, они, эти песни, кажутся халькопиритом [причём Максим всё равно – в том же восторге..]. Но знаю, что – нет, не медяшки они.  Так правда или неполная правда? Бедная ты моя радость, полощу тебя как простыню в корыте…  Всё у тебя нормально, всё хорошо.  Читаю  и слушаю тебя – и разрушаюсь. Нельзя жить как я жил. Нельзя стремится к  безразличию сердца.  Нельзя из любви делать лотерею. Любовь – верность до последней капли крови, а не позёрство любительского театра. Не вешанье на шею старым плейбоям.  Не перемена друзей через каждый месяц. Не туфлями по голове и по рёбрам. Любовь – это сострадание, даже если самому плохо, это жертва и самопожертвование, а не когда удобно и гладко. Любовь – если ты весь ради кого-то, а не кто-то ради тебя. Это когда  не попрекают куском хлеба, который ты же и заработал и которым же и поделился. Любовь – не гонка за мирскими ценностями, а достижение Небесного Благочестия, джихад. А погоня за земным для поэта путь смертный, путь Цветаевой, Маяковского и Рыжего (любимые, лучшие, страшные поэты), это дорога Башлачёва из окна.. Боже наш, смягчи им страшный грех, настолько поэзия – вещь разрушительная для человека, самопожертвовательная… Люблю тебя и считаю тончайшим другом. Без тебя очень плохо.

     Поэзия – это то, что невозможно удержать в себе. Даже если это то, что такое… синее, как и ты. Был бы не подонок –  смолчал бы. Я трус и подонок, сестра, а не герой, не Рыжий…

 

     Боже, помню не Галину артистку, а Галину с шаталовской кашей, Галину, купающуюся в проруби, Галину, даром готовившую еду священникам деревенской церкви под Екатеринбургом, Галю, поющую на дымных улицах в переходе ради того только, чтобы люди и Бог услышали – и затем раздающую всё заработанное нищим.. Галину, поющую перед ранеными бойцами в Госпитале МВД, Галину, выступающую в Обществе Инвалидов… Кто ещё из поэтов и певцов – выступает в наше время перед инвалидами? Перед солдатами с войны? Шевчук, Кобзон, Лещенко – всё… Таков твой калибр и твоё величие: правда в каждом поступке…

 

     Часто, очень часто сравниваю Галину – с Шульженко, Шевчуком, Вициным, Никулиным, Башлачёвым, Бичевской, Шаляпиным, Лемешевым, другими великими русскими артистами..  Галинище  достойна этого звания.  Как бы мы с ней не воевали по личным и улыбающимся причинам – это неотъемлемо,  это ж навсегда.  Достойна,  ёлки полосатые, и всё.    Галина хороший артист,  The Great Artist, Настоящий Художник Сцены. Видел как-то в троллейбусе студенток Театрального института, учениц Коляды. В подмётки Гале не годятся! И речь, и строй её, и лексикон, и словечки-паразиты… Разве можно представить Галю, ботающую по современной фене? Галина – сама чистота речи, русская культура на сцене, воплощённое великое самообладание, общение во время песни с Богом… Галина, проводникца народной поэзии в современный русский литературный язык; Галина, заочная ученица Анны Герман…

    Страшно жалко мне, что мы рассорились. Город у нас маленький, никуда нам друг от друга не спрятаться, да и страна наша не такая уж и большая. Скрал бы твою свободу с радостью, да разве отдашь! А не красть если – так всегда рядом. Прости, серьёзно. Если чем-то обидел – скажи. Потому что не знаю за собой никакой другой вины, кроме вспыльчивости и надежды. Господи, как это страшно, когда единственное место в родном городе, где находишь близких людей, закрывается перед тобой; и только потому, что раскрыл своё сердце и решил по глупости своей прочитать что-то не то…

    Ничего не могу подарить тебе, кроме сердца.  Нет у меня ни дома стеклоэтажного, ни денег важнобумажных, ни сада с бегемотом, ни сверхмашины с бергамотом. Нужны ли тогда – моя дружба и азиатское сердце? Есть и другие сердца, заросшие, волосатые, счастливые; моё запсихованное жирное рыхлое сердце, обитель пустой душонки – нужно ли тебе? А кому оно нужно?

 

     Грустно без тебя и почитателей твоих. Все мы на Посиделках были бы рады умереть за шаг твой единый… Ты просто не ведаешь, какая тайная народная обращённая к тебе любовь живёт в наших душах. Или – делаешь вид, а сама – знаешь?

    Прилавок с твоими книгами «День». Подходит старенькая тётенька… «Ага, Галины песни! А “Солнышко лесное” есть?» «Это не Галина песня, а Юрия Визбора..» «Как не Галина! Что вы врёте!…» И, возмутившись, ушла. Солнышко лесное…  Шаталовцы оглядываются на тебя: Галя то-то хорошее сделала, то-то доброе… Так, служишь примером…

    Весело было торговать твоими книжками, сердце.  А как тепло вспоминают тебя твои товарищи по Тавде, тот же Анатолий Азовский! А как тепло (ещё теплее) пел с тобой Валерий Брусков! А что он тогда приготовил, салатов сколько, на день выхода твоей книги! Галище добрая, прости Максима Психа. Пожалуйста…

    И я помню добрые ироничные Славкины глаза, пялящиеся на тебя. И Ринат, Ларисин муж, тоже тепло и хорошо и добро дышал, глазея на Галину за компьютером. А сколько милого рассказывала Васильевна! А остальные шаталовцы? Как они светятся, рассказывая о тебе!…

    Рома Козлов назвал Галину самой доброй в мире поэтессой. Помнишь? А как теряется дыхание у ещё одного твоего читателя-почитателя, моего друга Вальки? И в редакции «Урала» люди улыбаются, слыша твоём имя… И глаза у них улыбаются тоже. Нежнейшая…А как народ заступается за тебя!…   Римлянка ты. Россиянка. Жительница Небесного Отечества. Берёзка ты робкая. Весна ты сплошная…

    Слушай, не убегай, не теряйся. Кто за тебя светить-то будет?? Замёрзну так в темноте…

    Утешает сама история.  Нил Сорский и Иосиф Волоцкий, говорят, спорили друг с другом и – ссорились почти, – а мы их равно почитаем великими русскими святыми. Аввакум и Никон равно горели Богу, а ссорились; оба ли знали правду? Вот, мы в разлуке; а вдруг оба неплохие? Может быть, Максим не такой уж несерьёзный вовсе?

     Вообще, для русского писателя печататься за границей – в Англии, Италии, Израиле – когда ни стихотворения не напечатали в родном городе, на родной земле – стыдно, позорно и большое горе. Достучаться до сердец, найти единомышленников или воспитателей в среде пишущих уральцев – трудно, почти невозможно. Всё ты знаешь и всё ведаешь; сама наблюдал твою прозорливость; за что??

 

   Псалтирь, псалом 100, стихи 4, 5, 6, 7… Там разве только и сказано.

 

   Это Провидение Господне, наверное, судьба, рок, течение... Без Его воли Святой и волос с головы не упадёт, говорят; значит, угодно Ему было, чтобы совершенствовались мы в одиночестве. Что-то такое тёмное увидел Он во мне и не пожаловал Галиной – жалко Ему её стало… Галина прекрасная.  Метель прыгучая. Музыка настоящая. Русалка.

 

    Поражает Галинина проницательность. Когда Галинище лечила мою обмороженную ногу (была мода: бегал зимой по городу пехом, намозолил лапу – а мозоль поморозилась и загнила так приятно, до косточки) – сам ничего не сказал о ноге – пришёл в гости -  усадила на пол – стащила носок с Максима, замотала шёлковым своим лучшим платком с маслом и живицей…  Приходишь также в гости в метельном феврале (на улице – минус 26 по Цельсию, 80% влажности, ветер 15 метров в секунду, порывами до тридцати) – встречает тёплой ванной… Кто  ещё из моих друзей так заботился обо мне? Только мама. (Я и с мамой ссорился…)

     Могу ли после этого сердиться на тебя? Ты же насквозь знаешь Максима; и если мы уж рассорились – видимо, увидела что-то, чего сам-то и не вижу вовсе. (Во мне недостатков много, я их даже солил когда-то…)

 

    О литературе. …Задумаешься, бывает: за редким исключением  уральская литература какая-то равнодушная, теплохладная… Исключения – Ник.Никонов, Арсен Титов – из прозаиков, В.Т.Станцев, Алексей Решетов – из поэтов… Можно добавить ещё имён, но немного, немного.

    Или вру бессердечно? Просто обижаюсь сгоряча? Чушь несу… Да, наверное, чушь… Тут люди богатырские, честные, хорошие, лесные; а я всё лирику ищу, поцелуи глазастые мерещатся, ушками обрасти хотел как-то…

    Грустная непараллель вырастает в моих дурацких глазах между поэтами Москвы и Урала.  Какими бы не были москвичи «плохими» – «непатриотичными», «развращёнными» – так обычно не… не такие они, словом, доступнее и прозрачнее.  Мы тут всегда дымно так гордились своей «нравственностью», «чёткостью», «настоящестью» – а на самом деле такие! Грозные мы! Аж темно.  (Чистое пятно ты в Уральском Море.) Плохо, сестра, без Посиделок твоих; а забежать на них – боюсь гнева твоего.   Когда писал эту книгу,  ещё абсолютно любил, и только. Прости меня – глупого, резкого, сумасшедшего… Т.е. там тоже ссорятся,  ругаются э сетера, я там даже со сцены упал однажды… но чего не видел – этой «самости», «самостийности», «иерархии»…

    Буквовязью занимаемся… Как давным-давно  слушал твои песни!…

    Это ж серьёзно всё, всё «по-правде». Жизнью своей и честью, например, можешь доказать – что православный театр – бывает,  что честные актрисы и актёры – есть, что честь и сцена – вещи совместимые.

   Жизнью, Великая, и доказываешь.

 

   Вернёмся к Уралу. На самом деле Москва – это столица русского народа, а мы – провинция. И «столичность» Москвы определяется не только и не столько, и даже вообще не экономикой, расположением на реках и т.д., а духовной сутью ея. Москва – Третий Рим. Рим, а не Вавилон. Рим, а не Небесный Иерусалим. Москва земная, но всё-таки – «римская», великая и стольная. И «столичность» её омыта чистой кровью, в том числе и кровью наших уральских и сибирских полков поздней осенью 1941-го.  И вся интеллигенция московская там, в Средней Полосе, полегла тогда. Поэтому нет нам сейчас смысла слишком уж «выёживаться», мы не лучше априори и не хуже,  как все. Как Томск и Барнаул,  Пинск и Полтава. Это ж тоже милая Русь…

   Ах, люди! А Невьянске был деревянный кремль, деревянные стены с башнями и заборолами – знаете?? А в Быньгах – церковь из литейного чугуна… Вот они, корни; а то, что по Исети, Тагилке, Аю и Чусовой – плавали барки и пароходики – верится? А что первые железные дороги были даже не чугунными, а деревянными?

   Что, ёлочки, печалит? Напишешь какие-нибудь белые стихи, или современную безобразную прозу, принесёшь в местное издательство или журнал – и загубят носом на корню, если это только не обычняйчик какой-нибудь позорный. Фантастику разве что можно писать только, и то попошлее...  Во всех поисках новых форм (независимо от того, классические ли формы или авангардные) учителям нашим мерещится протест, бунт;  а бывает и так, что не бунт это, а луч простого света – в пошлом царстве. Если человек пришет экспрессивно – следовательно, он так обострённо принимает мир.  Мир-то упоительно отравлен вокруг, и прежде всего – словесно! Чего уж и говорить! Чего только не  значат в нашем обществе такие понятия, как «прописка», «полис», «левые», «стаж», «пенсионные»,  «блат», «бизнесмен», «крыша»; написал же вот один из екатеринбургских молодых поэтов (к сожалению, не помню точно, кто именно): «Девушка плакала/кровавыми слезами/обидел любимый/не дал денег».. Вот, дискотека, «Малахит», «Эльдорадо», «Луна-2000» - ощутимые ценности и храмы «детей перестройки». То поколение, что выросло на смену – чище, потому что знает Веру, а не Перестройку.

   Есенина принимают ныне как апологета формализма, крестьянской формы, забывая, что он модернист чистейшей воды.  Рубцова также записывают в консерваторы (в фуфаечке ходил, на рынке фуфайками торговал, последнюю – грязную – продал…).  Класс людей, что кричит «Рубцов! Рубцов!» - при жизни Рубцова гонял и колотил как блаженного. Они и сейчас восторгаются стихами Рубцова, а книг его стихов большими тиражами почему-то не издают. Почему? Или это вопрос риторический? Друзья настоящие Рубцова – тихие.

    Сейчас эти же жулики (вот я, например) так же восторгаются Рыжим… Ну-ну…

 

    Я видел молодых пацанов, приезжающих в Екатеринбург из провинции за знаниями, тратящими кучу сил и здоровья ради того, чтобы удержаться в нём, ни фига не учащимися и пропивающими все деньги (спускающими на баб во всех смыслах) в разных «Эльдорадах». Не подумайте чего. Сам рад в ночном клубе посидеть, томного тёмного «Гёссера» хлебнуть, «Гжелку» потянуть… но мера-то – должна же быть всё-таки? И о каком нравственном превосходстве Урала над Москвой после этого может вообще ползти речь?

    У пишущего этот текст – большие разборки с уральской литературой [иерархичная она и позёрская], с читателями и писателями, личные такие печали;  считаю её сильно корродировавшей, поржавелой…

    С иной какой стороны, с водяной Волги, с милой Сибири, с громадного Питера – это незаметно, но мы-то в нашем своём внутреннем уральском разговоре можем признаться – не чёткие мы никакие, а так, барахло пластмассовое. Лелеем заботиться о детях, а выходит – «по мере желания»; поём о Боге, а друзьям в беде не помогаем и предаём их лишь за призрак материального благополучия; шагу ступить по дороге чести – боимся. Каждый из нас – только о славе личной думает, а не о Славе Божией. Т.е. книга эта – такой роман в стихах о уральской поэзии: существующей, великой и ужасной…

   Так, напьёшься родникового пота башкирского разлива – и кажется: что же такое уральская поэзия вообще? «Гремит торжественная медь…» Это ещё не так плохо, ежели гремит. Хуже, когда в день рождения Пушкина гремит торжественный Кердан и какие-то совсем  никчемушные поэты.  Послушал-послушал – и ушёл. Алексей Решетов – вот это поэзия. Илья Кормильцев – поэзия. И ты, ангеле, – ты поэзия. Выросла ты – из страдания, из боли, из России…

    Ты лучше «Букеров» и «Дебютов»,  ты – конкретно о чём, а они? Нейтральные какие-то… (А в жизни – добрые…)

    Расскажу глупую историю одной своей никчемной обиды (а правда – никчемной, увидите…) Та же поэтесса, что написала про «торжественную медь», написала стихи, посвящённые Коктебелю, даче Волошина, его жене. Рассказывала она о жене Волошина: наши высадили отвлекающий десант под Коктебелем, немцы сбросили десант в море. В саду перед волошинским домом отстреливались два русских морпеха. Жена Макса могла скрыть, спрятать у себя наших раненых. Она этого не сделала. Почему? Я думаю (считая по себе, грешному), что испугалась. Война всё-таки, старая женщина, стреляют… Сама она отвечала: желала сберечь волошинскую библиотеку… Уральская поэтесса, правильная, умная и чуткая, добрейший человек, знает, что жена Волошина вряд ли говорила правду. Но на людях, при студентах, почти детях – восторгается ею…

     Сам Максимилиан Волошин прятал и белых от красных, и красных от белых. Ему-то личная честь была дороже библиотеки и архива. Так зачем врать? Зачем говорить, что Цветаева заводила литературные романы нарочно, в поисках впечатлений? Если даже это вдруг и окажется правдой, зачем ставить это в пример пишущим студентам? Они ж так и поступать будут дальше. Логика прозрачна: раз уж героическое послевоенное поколение так легко и воздушно, без обязательств, без долга и служения, без верности и любви, без привязанности и дружбы, любит – почему мы-то хуже?? В ещё одном стихотворении, очень ярком и сильном («  – Помнишь, как мы были молодыми? – Я ещё не помню ничего…»), лирический герой обращается к автору с самыми тонкими воспоминаниями, с тихими чувствами – а автор грубо прерывает его, автор ждёт от будущего буйной жизни, а не тихих радостей.. Такая лирика.

    А это – прекрасная умная старая и очень уважаемая поэтесса с настоящими чеканными стихами, воспитавшая три поколения уральских литераторов.   Хороших, чистых; правда-правда…

     И вот как-то сидел я в одном замечательном месте и слушал её. И думал – почему сидящий рядом Казарин, морпех-богатырь, так восхищается этой бабой? Баба казалось игрушечной, ненастоящей, сухой, «учёной»… Позднее узнал – почему.

     Потому что никто в России больше и лучше, чем эта женщина, стихов павшим морпехам – не посвящал. И – каких… Всё в них есть: и бабий вой, и женская тоска, и Вера, и Любовь, и Надежда… «Небо в жестяных звёздочках…» «Как нам добраться до этой беды? – Катером, - скажут, - короче…» А её «Разговоры со степью», где воет, рыдает мать убитого солдата! Это ж почти Ярославны плач!…

    (Она там не так просто рыдает, она в степи растворяется, в травинке каждой, Степь Матушкой называет… Или – Богородицу?)

    Ну, не Ярославны – Петровны…

    Казарин просто знает, когда она рисуется, а когда – настоящая… А она настоящая поэтесса, Большой Русский Поэт, поверьте…

    Так-то, блин!! Уж как по-первоначалу о хорошем человеке думал!!

    Неправильно, честно говоря, думал.  А оказалось – ошибался, и сильно.  Сильно-сильно.  Ах! Всегда бы так…

    Так что не разбираюсь я в уральской литературе нисколечки.

    Знаю только, что Серж Мёдов – это смешно (вспомните: «Мю-одов.. Ме-одов.. Ми-одов..»; так зоков звали – паразитиков милых из сказки про Зоков и Чёрного Баду), что ты – настоящая, что Старина Тхо – умница и добрейшая женщина, что Казарин – благородный…

    И ещё теперь знаю, что нужно сперва простить, затем уж разобраться, а обижаться  вовсе не обязательно:  и глупости – пройдут…

     Кердан, весёлый и умный, прозрачный Кердан, автор интереснейшей книги о российских пионерах Америки – как он встретил Максима, когда Максим принёс стихи на творческий конкурс перед Тагильским совещанием молодых писателей. И-де вам уже 30, и поздно, и за свой счёт дорого будет, и вообще кто Вас послал? Кто рекомендовал? Откуда?

     Потом оказалось, что – до 35 лет, что рекомендаций не нужно… А о творческом конкурсе Максим узнал из тагильской городской газеты  «Горный край», дома у мамы, на кухне, за чаем.

     Вот Анатолий Азовский – другой, и Арсен Титов – тоже другой, и Женя Изварина, и Казарин Ю.В. – тоже другие. Сердца у них прозрачнее, незакрытые, медовые…

     В жизни разное бывает – и квас, и ромашки, и пистолеты. На Тагильском совещании молодых писателей Урала  «старику» Эрнсту Бутину стало плохо в баре: сердце. Нужно было отнести Бутина в его комнату. И никого нельзя было найти для переноски. Народ веселился, пил… (Первый раз в жизни в те дни выпил литр «огненной»  за вечер…)

    Было там и доброе. Девочки-полевчанки, каких так и не выслушали.  Простая такая Лариса Клецова из Орска – её тоже не послушали... Огромная Ленёвская плотина на юге, за линией леса (в её великом теле есть и частичка труда моего отца). И первый синий цветок, пробившийся из-под весенней грязи – я так и не показал его тебе…

   Каждый день приходил и смотрел: как он растёт… И вдруг – цветочков стало – много…

    Знаю теперь ещё и что Борис Рыжий с его запредельной искренностью был много чище меня.

   …До одури влюблён в русский авангард (почти не знаю его на самом деле), и, наверное, в живопись больше, чем в литературу. Авангард, а не постмодерн. Рискну предположить, что русский авангард не менее исполнен Любви, чем русский традиционализм. Именно передовые художники больше наследовали от древнерусской иконописи, чем грубо-реалистические традиционалисты…

     Уральская поэзия плачет над цветочком, чтобы оплакать богатыря, а московская – чтобы оплакать цветочек. Заплачет ли на могиле витязя не плакавший о цветочке??

     Богатырство – оно в чём? Богатыри о цветочках – плачут?

     Русский (уральский) вопрос – первый, натурфилософский, текущий план бытия; второй – личный. У Максима уже было достаточно «знакомых», по тем или иным соображениям (пусть, скажем, достаточно «благородным») избавившимся от него. Грустно, например, узнать, что друг твой –  решил, что ты – «как все», без привязанностей…  Слёзы.

    Жизнь – служение, а  значит, не ради личного живём, а в дружбе…

    Забыл уже, навсегда забыл – что это такое, когда приходишь домой, а  тебя, пришедшего,  кто-то ждёт;  что такое – вести девушку в горы или на озеро, в лес по грибы. Жизнь стала – полупустой…  Где ж ты, моё небо…

    Небо убежавшее. Семимачтовая муза, где же ты паришь?

   

    Во всех остальных смыслах поездка моя тоже вылилась в Тихое Огорчение, тоже почти что в Катастрофу Духа (нет, Дух – не уничтожим и не уничижим, и Катастрофы Его – быть не может!).  Не удалось перевезти отца на Урал. По возвращении завелись сами собой какие-то проблемы с работой и пропиской, с бывшей женой и деньгами, с комнатой и тем духовным стержнем, что внутри каждого из нас. Кроме того, из-за стрессов ли, дождливой ли погоды на родной земле, или же из-за быстрой смены природных зон – сам стал по-мелочи болеть: ангина, зубы… по мелочам всё, а грустно. Читатели милые, никогда не болейте!… Живите футболом, гирями, светом, солнцем, озёрами…

   Так вот просто, из подорожных записок, из горечи, печали, страсти и боли – родилась та самая длинная синекнига, что в Ваших руках.

   Является она  выпавшим из записной книжки продолжением предыдущей –  «Урал и вся Россия», т.к. Северо-Запада в предыдущей-то почти нет, кроме того, не все художественные силы, важные для меня, выражены в книге «Урал и вся Россия». Читатель всё ещё не знает страшной  литературы. (Не страшно ему как-то…)

  Осторожно смею надеяться (так вышло),  что некоторые стихи незримо перекликаются с поэзией покойного Б.Б.Рыжего и Ю.В.Казарина, а также, наверное, и А.Башлачёва, и других авторов.  (Т.е. что своего я ничего не написал вообще…)    Страшная литература, правда?

   Поэт – это кто? – это монах, это царь Давид, Андрей Критский, а монах – воин, а стих – канон, меч, женщина… Россия для него, для Поэта, – подножие Престола Господня, последнее земное царство, Третий Рим.. Но служить Поэт должен Руси не лбово, не прямо (сколько раз не произнеси «Россия», коммунизм сахарный не наступит), а глазами, плотью, духом, улучшением нравов, метатекстом, личным примером – Поэт должен быть прежде всего Добрым.  И Россия – это общность, единая судьба, а не так, как сейчас – Псков одно, Красноярск третье, а оренбургские казаки вообще  ни к чему.. Царство имеет тогда только смысл, когда оно доброе. Потому что уже «взвешен, и измерен, и найден весьма лековесным». Потому что никогда, даже в страшном сне Родина наша не должна превратиться в подобие Третьего рейха. Россия свободна и нежна, как девушка в платке.

   Речка вокруг монастыря… Не Тихвинка, а какая-то другая, маленькая, запруженная, и дамбы, и пруды с тополями вокруг. Когда в XVI-м веке шла война, пруды уже были, а стены ерундовыми были, деревянный частокол  простой. Рационального объяснения шведской неудаче нет.  Сама Матушка Богородица погнала их отсюда… Эти же стены – Петровские. Так, тоже ерунда; тонкие. Русская традиция укреплений –умирать в поле за родную землю, а не ждать милости от стен каменных.

    Немцам взорвать монастырь не удалось. Как и нашим варварам.

    Зелёная трава – настоящая… Роспись старая в монастыре ещё сохранилась, разрушена сильно. Удивительные храмы.

    Рядом с монастырём – стадион. Матч с соседним городком за участие в Первой Лиге.  Вялый футбол, полгорода – на трибунах. Гости играют лучше… Тут же теннисная площадка для скоробогатеев и тюрьма для народа.  Тут же и бараки, и частный сектор. Всё рядом. Так залезть в какой овраг зелёный от парящего солнца, навернуть чёрного хлеба с колбасой и записать самогоном… Погода «скачет»: тучка уйдёт – в рубашке жарко тучка набежит – в кожаную куртку прячешься…

     Дорога к каждому храму в Тихвине – Настоящая Дорога. Ходишь по неровным плитам шестнадцатого века из дикого камня в монастыре и думаешь – сколько же тут народу прошло, сколько сирых сидело… А поход в в городскую (православную) церковь (их две, только одна была закрыта)? Для нас с отцом он занял несколько километров (из 3-го микрорайона в Старый Город, через речку, через горку, по палящему солнышку, мимо загазованных улиц, мимо пустующих домов..)  В Тихвине, как и в Европе, есть бездомные и даже сквоттеры,  «захватчики пустующего жилья», нет цыган; киоски железные те же, как и везде; уличная торговля – цветы, лук, овощи с базы…  Город – чистый: мусора мало, урн, правда, тоже.. Сыро, всё смоет, все в коже, а ноги в сандалях.  Аборигены так и ходят…

    По-детски замечательно:  солнце если выглянет – шпарит сильно: высохнут и земля, и асфальт, и ноги, и обувь. А выглядывает. А в сапогах мокрых – ноги напрочь промокают – сутки бы бегал с мокрыми лапами. Сандали, античные облака, порывы души… Всё откуда-то изглубины. (Да, именно так, слитно…)

    На всех храмах икона Неупиваемая Чаша, чтобы народ не пил, а народ в церковь почти не ходит, и самогонку – пьёт… Много списков с иконы Тихвинской Божией Матери, некоторые из них прославились как чудотворные. Хорошо в церкви. Спокойно. Не страшно, как в миру.

    Несколько лет назад ещё все киоски и многие магазины в Тихвине были деревянными. Их ещё – не жгли, и даже жалюзи – не было…

    Вспомнилось как-то, нахлынуло почему-то – пришёл однажды в гости, а аккордеон твой как раз починили – сидишь в комнате и играешь. Аккордеон в руках прекрасных не гитарой лёгкой звучит – трагичнее, больнее, саму душу трогает. Пьесы печальные: «Лучинушка»… Бывает, и гитара так же плачет;  вот, у Игоря Воротникова как раз такая гитара.

    Комната твоя маленькая – вся заваленная книгами и черновиками…

    В Максимовой самокниге о дружбе и печали – много, к сожалению, неосторожной темноты, неясности, метаний и страстей… Предисловие написал летом, а теперь, поздней осенью и зимой, «добавил» в него ту солёную боль и горечь и то неприятие, что «болтаются» выше.. Простите же меня, добрые и правильные люди…  Прости, Галинище… Я не со зла это всё. Я просто не умею правильные книги печатать (а какую другую – когда ещё напишу!). Всех вас люблю. И никого не хочу ранить. Ангеле милая! Сумасшедший дурень, не смею искать твоей близости, только прощения… Глаза без тебя истомились, вот что. Где же ты?

    Что ж такое это – художественная правда и проходная ложь? Правда – страшна, ложь – мерзость перед Богом… Чем отличаются – ложь и слово художника? Ощущения сердца – ложь или правда? Я не знаю… Грань – тонка, тонка!… Истины ищу, прощения, дружбы и любви. Без любви хана.  Улыбнись, сердце, как бы ни сердилась ты; ты равно самая прекрасная на свете…

   

    Книгу посвящаю нежной, прямой, далёкой, убегающей от меня, достойной лучшей жизни и лучшего здоровья замечательной женщине – русскому лирическому поэту  Галине  Владимировне Метелёвой.

                                                                                               Максим Анкудинов

                                                                       Июль, 31-го,  2001 г., Февраль-2002..

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   ПЕРЕСЕКАЯ  СЧАСТЬЕ

 

/Екатеринбург-Тихвин/

 

Часть 1

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

    Французская водка №3

 

«…Перегнать 37 литров самогона, 6 литров молока. Добавить 3 литра мягкой родниковой воды, 3 литра молока, 3,3 кг ржаного хлеба и перегнать ещё раз. Затем добавить 3 литра белого виноградного вина, 1,2 кг изюма, 400 г сахара, плотно закрыть и поставить в прохладное место.»

 

«Самогон»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

     Не ходи, Иванушка, по воде,

      Не стреляй, Иванушка, по звезде,

      Не целуй, Иванушка, лебедей,

      Не губи, Иванушка, злых людей.

 

      И не пей, Иванушка, из Невы,

      Не кури, Иванушка, сон-травы,

      Не хватай, Иванушка, зуб стальной,

      Не бери, Иванушка, меня женой…

 

     А останься, дитятко, на печи,

     А за печкой ржавые есть мечи,

      Вот такой же вытащил – старший брат,

 

      И уехал в каменный Петроград,

      С той поры – ни духу ли, ни – живой;

      Сам узнаешь – сухо ли – за Невой…

 

      .   .   .

 

      Сколько слёз    

      до  небес! -

      Звон  колёс

      режет  лес..

 

      .  .  .

 

      перезнакомились

     

      .  .  .

 

      утихла дрожь в пальцах

      высохли глаза

      пью чай

 

      .  .  .

 

      пассажиры парохода солнца

      обитатели летящих поездов…

    Ой, по воде, Туре, Тавде

     По реке – невестимо где –

     Лебедь-Царевна белая плывёт,

     Дева разбойника не ждёт.

 

     Дева за сказкою сидит,

     Деве котёнок говорит:

     Твой непридуманый герой

     Взят нынче ночью за горой,

 

     Вдоль по деревне в кандалах

     Парня полиция вела,

     Ждёт его суд, Сибирь, тюрьма,

     Белая страшная зима,

 

     Плети, чахотка и острог…

     Слёзы скатились между строк.

 

     .  .  .

 

     Подруга милая, тебя не может быть,

     ты рядом только  мигом мимолётным,

     ты тень волшебной птицы на стене..

     Кавалергарды в твоих песнях скачут,

     Пришедшие из каменной Москвы

     Любимого тобою Окуджавы,

     Военные тобой окружены,

     Гражданские на дно заворожённо

     стакана смотрят – именно на дно,

     не на тебя – тебя же быть не может…

     Я в записную книжку посмотрю

     и на странице белой прочитаю

     сквозь запах симпатических чернил:

     «Такой, как Галя, нет на этом свете,

     и Гали нет, её не может быть,

     ты её выдумал..»

 

     .  .  .

 

    Ты  меня  не  провожала,

      только утром забежала,

      Забежала – не застала:

      Я умчался на вокзал –

      – за билетом; не сказала,

      ничего не обещала,

      лишь тетрадку передала;

      я её в поездку взял.

 

      Вот я в поезде, и еду

      в Петербург, и следом следу

      две железные слезинки

      следуют – две колеи:

      утро, Гали рядом нет;

      вспомни шоколадку эту;

      ты прекраснейшее лето;

      не теряйся: мы свои.

 

      Разыскать тебя пытался,

      я к тебе домой помчался;

      развернулся; не домчался;

      чуть едва не опоздал;

      Я соскучился, распался

      на куски; я расставался

      с той, с кем духом повязался

      и  совсем кого – достал;

 

      а  за окнами – качался,

      за глаза к востоку мчался,

      серым  эхом откликался

      облакам  родной Урал.

      Я влюбился, растерялся,

      до смерти перепугался,

      никогда так не влюблялся,

      ни-ко-го так не терял…

 

      .  .  .

 

      Сколько тёплых слов на тёплом свете!..

 

        Кто и  что – нас сводит и разводит,

        нас приводит друг к другу, разлучает?

        И никак – быть вместе – не выходит,

        Только сердце сердцу отвечает.

 

        Ты живёшь в посёлке Пионерском,

        до трамвая близко, и до неба,

        потому что очи твои дерзко

        небо поглощают; в них бы – мне бы;

 

        до земли – далёко и неблизко,

        пусть этаж твой – первый, не девятый;

        потому что очи твои – искры,

        а  душа всегда – летит куда-то…

 

        .  .  .

 

       …грустинкой серые стены

       твоего огромного дома

 

       .  .  .

 

 

      пальцы берёзы плакали

      такого не бывает

      не скажешь  и  не будет…

 

      .  .  .

 

      проехали  мимо собаки

 

      .  .  .

 

 

      бетонные глаза,

      ангел  мой  слеза,

      и  город  позабыв –

      волна  прилив  отлив…

      Зашифровано имя «Галина»,

        перепрятана вешняя даль –

        крест камней и отваги, дух синий,

        восьмикрылого леса печаль,

        дух зелёного древнего леса,

        свет июньского солнца, гул дня,

        хлоп небес, белой пыли небесной,

        полыхающего огня…

 

        Галей  кратко  друзья  перезвали –

        – милый  шёпот  летящей  руки

        на  поющем  древке  и  металле,

        перекаты  гитарной  реки;

        струны  что-то  простое,  как  каша

        из проросшего  светом  зерна…

        Город – пуст. Почему? – ты не спрашивай:

        Интересна в нём только одна.

 

 

        А понравится краткое – «выйдешь

        за меня?»; это правда, всерьёз,

        это искреннее, и увидишь:

        паруса переполнены роз.

        Как прекрасно святое – «невеста»,

        прямо  нравится – даже «жена»…

        Твоё самое главное место

        В этой жизни любил б допьяна…

 

         .  .  .

 

        паруса рук    лесных  синих  веток

        пустошь

        стол в поезде

        крошки на столе

        сумерки за окном

        всё пройдёт

        всё уже в прошлом

        всё уже было…

 

 

        Стоят  зелёные берёзки,

        Осинки, эхом – перелески

        в  берёзовой  такой извёстке,

        архитектура  – где там Невский!..

 

        Ринальди или Росси – где вы?

        Создатель – рисовал берёзки;

        да  что – берёзки! Море Нево –

        – полярных ветров отголоски –

 

– Он сотворил; ещё – Онегу

и  Балтику в небесном крике;

и  поезд  едет  через  реку,

и ты – записан в вечной книге.

 

.  .  .

 

оглянись

теперь всё в прошлом

в одну воду

нельзя дважды

а ты проехал

столько воды

что уже можно

 

.  .  .

 

лес меняется

постепенно

рельеф меняется

точно также

и только люди

тротилосветны

люди меняются

с рёвом и громом…

 

 

        

 

         Не сторонись, душа родная,

         О фея, прискачи ко мне;

         О, я немею, я мечтаю –

– губами по твоей спине,

по позвонкам, по звукам кожи;

ты птица белая; ты  –  ты;

а я  –  вообще-то я хороший

чухан с задатками мечты,

 

 

Не убегай, светись, ты знаешь,

что ты  –  любима, ты – мечта,

ты  – сердца зов, ты – прилетаешь -

– простая; ты всегда свята;

стихи пишу – страшней Батыя:

ты,  я, любовь  и  дружба, ночь

и день, и ночь, и  день; цветы;

Владимира и Анны дочь.

 

.  .  .

 

 

так хорошо,

что даже револьвер не нужен

 

.  .  .

 

Проснуться – далеко-далеко,

увидеть себя во сне

за Камой..

 

.  .  .

 

ладонь  моста  на  хлопе ветра

сырые запахи реки

 

 

 

 

 

Увалы Приуралья вижу –

– последние из милых гор

мне машут крыльями; послышу,

как поезд вырвался в простор

равнин, на плоский Север Русский,

где Галич, Буй и Петербург.

Я варвар: без колёсной музыки

неполон слог, немеет звук.

 

Тут – шишаками богатырскими –

– вершины ёлочек, а ты

орловская, южанка, близко ли

мы в небе, раз  меж  звёзд – мосты?

 

.  .  .

 

Пермь будет ночью. Но уже

Она близка, и ночь близка.

Пермь на реке – как на меже:

Ей  параллельны – облака.

 

А Киров (Вятка, Хлынов) – в зорьку

Утра, о древний вечевой

Дикарский Хлынов! Перестройка –

- и  та  -  не справилась с тобой.

 

Так, через Каму, через Вятку,

Через Чепцу – к Неве, Неве!…

И солнце вечерами в прятки

Играет с поездом в траве.

 

 

.  .  .

 

 

Смешно и бесполезно, а люблю…

 

 

 

 

…И тем я воздухом дышу,

что я поэму напишу,

Как ехал, ехал – и грустил,

как ни-за-что-не-разлюбил, –   

– всё  расскажу…

 

И вечер, вечер, севера,

и всё – не так, не так – всчера,

и небо ближе, и вода,

и май, и ветер – холода,

 

и говор Вологды чужой,

и рельсы обожжёны ржой,

и двухэтажны – расскажи –

– не домики, а гаражи,

 

сарайчик спит на гараже;

дома простые, просто же

таким простым быть; ветер пьян –

– такие лица северян

 

и северянок;  небеса;

исход воды;  вода;  леса;

как обретение реки –

– мосты, огней пустых круги;

 

погас последний светофор;

мигнул, атас, последний вздор;

на  покидаемый  восток

так  север  через  очи  тёк.

 

.  .  .

 

 

Населённая Вселенная  говорящих  глаз…

 

 

 

 

 

И грусть – пришла,

и ты и есть моя

печаль светла,

и припечален я;

 

Явилась ты –

– греза, туман, обман;

весна, цветы,

стихи, стихи, смутьян;

 

земля кругом –

– уже чуть-чуть – не та,

далёк  мой  дом,

и  где  он?  и  куда?

 

Мой дом  –  восток,

день  глины,  шум-звезда,

а тут – песок,

ветрище  и  вода,

 

Мой  дом  –  скала,

Урал,  трамвай  и  ты,

а тут – стрела

во тьму из пустоты,

и  ночь – бела,

и  небо – в облаках,

и  ты – была

моей,  в  моих  руках.

 

.  .  .

 

 

Такая синяя и жёлтая река через глаза…

 

И песчинки в ней – окна городских домов…

 

Вятка…

        

 

Так и не знаешь, весна или осень,

и прозвища всех твоих жён, и надолго?

Ветер светила речные проносит

в тучи;  у солнышка  – гаснут  иголки;

 

так и не знаешь – как там, в Петрограде? –

– город, где я,  – переполнен ментами,

синяя тьма;  для чего, Бога ради,

были мы – вместе – и  порозь – но нами

 

что-то такое вот руководило,

необъяснимо простыми стихами.

Странно, что ты мне сказала: любила.

Странно, что сердце из белого камня.

 

.  .  .

 

Нежная талая вода…

Боже мой! в небо  прорваться!

 

Я знаю, знаю, беда:

не нужно, нельзя – целоваться…

 

.  .  .

 

 

Не трогай меня, слякоть,

ты, псих ненормальный…

Не смей больше, тоже мне,  плакать

письма твои печальные

кто только выдумал – больно смотреть!

Кто разрешил эти воды и твердь?

Эти письма и эти

облака на небе – дети…

 

.  .  .

 

          Всё слёзы, всё печаль горою:

          Так сложно быть твоим героем..

 

Я чуть до моря не доехал,

Но денег нет, душа больна,

И если вдуматься – до смеха

ли?  Ты  –  не жена,

 

Ты просто с крыльями, ты – Муза,

Летучая, легчайший газ,

а я кто? Нашего союза

Неявен корень и для нас,

 

Кто я? Куряга, жалкоголик,

Транжира, бездарь, обормот;

в твоих глазах  –  я сущий нолик,

в моих же ты  –  наоборот,

 

И промотал я кучу денег

за эту странную весну,

И в каждой птичьей белой тени

Тебя увижу – не жену.

 

.  .  .

 

Со мной – так сложно.

Всем – кто меня переплакал…

 

.  .  .

 

Деревянные  мостки

Коричневая вода

Ничего больше

 

.  .  .

 

кроме хлеба

кроме радости

кроме тебя

 

        

 

На  башне  крепостной  я  зрел

коронный   знак  Петра  царя;

и денег мало; но успел –

– июньская  антизаря.

 

Мне кажется, Северо-Запад

весь заморожен  и пропах

водой и рыбой – этот запах

остался на  моих  руках.

 

В июне мёрзнешь, мёрзнешь в мае…

Зачем я здесь? потом, куда я?

 

.  .  .

 

 

Много людей

и все чужие.

Я – один из них.

 

.   .   .

 

 

Вдоль и поперёк

маленького города

круглые личики.

 

.  .  .

 

дети ловят рыбу

взрослые целуются

я?

 

тени тополей  облаков  городского футбола

 

/ рыбу мне – не изловить,

и  целоваться  со мной – никто не хочет /

 

.  .  .

        

 

Солнца  много,  но  воздух – прохладен,

влез июнь в голубой календарь;

как мне кажется, сам я украден;

Царь Небесный – воистину  Царь:

 

Переполнены очи и реки,

Небо лёгкое  – как  и река,

И живут на земле – человеки –

– Не скудеет Царёва рука.

 

Эти  листья, цветы и собаки,

эти  женщины,  эта  вода,

эти флаги,  дорожные знаки –

– навсегда.  Навсегда-навсегда!…

 

Новгородской земле, петербургской –

– солнце льёт золотые глаза,

я  матрос  утонувшего «Курска»,

я – за солнце, и ты тоже за.

 

Царь  Небесный  свободное небо

от  холодных  и  тёмных  ветров

подарил, и чернейшего хлеба

аромат  веселящих паров,

ржи чело, путь камней,  мах  дороги,

эхо Ладоги или Невы;

 

Так тепло; сердце просит – тревоги;

Дорогие  мои, где же вы?

 

.  .  .

 

 

крепостная стена

поперёк неба

 

.  .  .

        

 

Тёмный солод, сахар, хмель,

Совесть пивовара,

Зов земли, верней – земель;

Рощи, а не бара,

 

и кувшинки на воде,

Чайки – белы птицы –

– всё вокруг;  рука к руке

тянется:  влюбиться.

 

Хлеб – духовная еда,

А любовь – земная;

в  этом  озере  года

острый  взгляд  поймает,

 

Век  четырнадцатый – и  –

– горечь! – двадцать первый…

И у берега – струи:

родники  есмь  нервы.

 

.  .  .

 

 

палящее солнце

холодный воздух

ледяная вода

сероглазые люди

простая трава

белые стены

 

.  .  .

 

одним и тем же маршрутом

мимо одних и тех же киосков

 

.  .  .

 

          Как красиво покрашено счастье…

 

Стыдясь Небесного Царя

я пью у стен монастыря –

– такое тёмное, как дно,

такое тёплое – вино? –

– нет, пиво; это всё равно.

 

И чайка плещется крылом,

И речка? пруд? Нет, окоём, – 

– о, это слов всех верней! –

– мой взор преображает к Ней,

чей взор – острей небес, синей…

 

Черты ограды крепостной,

Июнь ещё  живёт весной,

а  за  оградой – там  Сама

Царица  Ветра  и  Ума

живёт,  и  все  Её  дома

белей, чем  белая зима.

 

И чайка плещется крылом,

и  в голове белым-бело,

и ты, я верю, ждёшь меня,

а я – Небесного Огня…

 

.  .  .

 

Весь в слезах

я уеду отсюда

 

.  .  .

 

люди зачерствели:

несколько лет назад

город был  деревянным

а  удочки   у  детей

а  козы  на  пригорке

а тропинка  мимо

         

 

Тихо ветры, шаг версты,

километров белый бег,

белые твои цветы

принял я за белый снег,

белый снег пустых берёз

белых, и я страшно рад –

– страшно рад до белых слёз –

– еду на восток, назад.

 

Брысь, песчаная земля,

белый, красный ли песок,

тёплые твои поля,

женственного неба сок,

прочь, ночей бесстрашный шум

или белый окоём;

Я – домой, поёт мой ум

с сердцем в унисон вдвоём.

 

Прочь, белесый алкоголь,

тихвинская  эта  пыль,

самогоновая боль;

здравствуй, Реж  и  Арамиль;

прочь, кипящая вода;

жди меня, Санкт-Петербург;

здравствуйте – Тагил, Ревда,

Екатеринбург…

 

.  .  .

 

выкати глаза

случайный пешеход

мамы гуляют

дочери смотрят

рисунки на асфальте

в июне все в коже

дождями тепло

холодно сыро

        

         На храмах всех Неупиваемая Чаша,

и каждый третий просит закурить…

Отчаянье, и тают деньги,  дальше

я продолжаю мелочью сорить:

мороженки, пивцо и шоколадки;

а город странный – добрый или злой,

его не отразишь чертой в тетрадке,

не вышьешь в светлом знамени иглой.

 

Я страшно утомился, дальний город,

Твоих небес ближайшей синевой,

Твоих певцов полупохмельным вздором,

Я пьяный от тебя, и чуть живой.

На родину хочу, пускай не ищет,

не ждёт никто на родине меня;

Я к нашим тёплым горкам всё же – ближе,

чем к этой чаше ветра и огня…

 

.  .  .

 

Не хватило денег

на бельё в поезде

даже когда отец  добавил

 

.  .  .

 

я ходил-ходил по чёрной летящей железной

дороге железному синему красному сердцу

ел тут такие

железные пирожки пил железное пиво

на железной воде

железные собаки

лаяли на меня

железные девочки

смотрели сквозь стёкла железных очков

в Советском Союзе

Железной Девой прозвали

Атомную ракету

 

 

О Боже мой,  о как  ты  мне  нужна!

Я одинок,  далёк  и припечален –

– а чем? – ничем,  и  ты  мне – не жена,

а  так,  снежок  среди  сплошных проталин…

 

Стихи  мои – сплошная ерунда,

и  житиё пустое – невозможно;

Но ты – огонь, летучая вода,

Ты корабельный колокол тревожный.

 

Ты – громкий бой,  ты – чаек  перехват,

ракета  через  волны и  мишени,

ты  вой  тифона,  ядерный заряд,

радарные  бликующие тени;

 

И  если  вдруг шагну в петлю, меня

Не похоронит мама;  ветер в крике:

– Звезда моя! Огня, огня, огня!

Я  без огня – безумный, безъязыкий…

 

.  .  .

 

 

Старый Город

Похож на настоящий.

 

.  .  .

 

самогон с водой и хлебом

колбаса – плохая

самогон – плохой

хлеб – чёткий

 

.  .  .

 

          Самогон – разный,

и люди – тоже

 

.  .  .

 

Счастье  пустой водоём:

лещика, частика,

вылови сомика

или карасика;

колокол в сердце моём

из углепластика.

 

Счастье немая река,

Ну-ка, попробуй-ка –

– петь о любви, тоска –

– только грамматика;

звёзды без потолка,

хвостик без бантика,

серая радуга:

золото – математика.

 

Счастье итог, и так

страшно без счастья, как

рубль превратился в пятак,

стала ногой рука,

колокол без языка

из углепластика.

 

.  .  .

 

ваша ложная преданность русскому духу

слов нет и никак не найти

я  уже  высох  с вашей  трёхаккордной  музыки

иных поступков вчера мой сосед

избил жену до крови  она заплакала

он извинения ради исполосовал ножом

свою левую руку – да,  кухонным ножиком,  – 

раз – два – кровь за кровь, мол – и   даже пронзил кость

в каком это городе в каком веке

Тихвине Тагиле Москве Петербурге

Лондоне Ерушалаиме Самаре…

 

         По стихам не видно денег,

По реке – не слышно сна.

Облака – пустые  тени,

Лето – тёплая весна.

 

Кожу ветром заморожу,

Прислони к щеке траву,

Ты травинка, и я тоже

Муравьём в траве живу…

 

Вставка  лжи в плохую книгу,

Ветра  в  полукружья губ;

Вставка – в  щит вонзаешь пику,

Вставка буквы в полузвук;

 

Лето пробегает мимо,

Доскакать бы до воды;

В городе вода незрима,

Небеса тверды.

 

Даже если капли льются,

Обрываясь с высоты,

Всё равно жара;  смеются

Ангелы  сухой звезды:

 

Солнце через тучи шпарит,

Греет в пепел и полёт

Грунт растрескавшийся, карий –

– за город зовёт.

 

Вот  так  вставка – ветра в поле,

Птицы в кадр,  в хитон – копья,

Анальгина  в море  боли,

В тело – шпаги острия…

 

Тучи жаром раскололись,

Тени веток – коротки;

Вот за что лучи  боролись

У игрушечной реки.

 

.  .  .

 

…Из Тихвина  летает в Петроград

автобус, скоростная электричка,

но дорого, и уезжать пора –

– домой, к своим попойкам и привычкам.

 

А  Старый  Город Нового важней,

И на  асфальте рисовали дети

детдомов  виннипухов и коней,

и покемонов добрых самых этих.

 

Семь похищений, тысяч меньше ста,

гора  аварий, неизвестных трупов;

читаешь  Город  с  белого листа

и понимаешь: жить бездарно – глупо,

 

и пить бездарно – плохо, и потом –

– на город аж четыре детских дома,

и человек при пиве и при всём

при этом – неразумный, просто хомо…

 

.  .  .

 

критики любят

короткие песни

о неинтересном…

 

.  .  .

 

 

сладкоежка мёдоежка постница шаталовка

 

.  .  .

 

сплошной бескрайний самогон

 

 

. . .

        

         …Душа  переломилась пополам,

а небо  всё синее,  тише,  глубже…

 

.  .  .

 

Я возвращаюсь на Урал,

не побывав в Санкт-Петербурге,

я много, много повидал

полубандитов и придурков,

и мало умников; они

печалили  мой ум речами

запойными – ума огни

потухли, смолкли, замолчали;

и  накричались  солнцем  дни

ночей, и ночи – проворчали…

 

Оставил в Тихвине отца,

Его друзья мне не по нраву;

я возвращаюсь без лица,

я весь печаль, я пил отраву,

такие высшие спирты

плюс тридцать градусов этила;

я бил тебя по сердцу  –  ты

поэтому и разлюбила.

 

Итак, я еду в никуда

из ниоткуда,  я ничейный,

и ждёшь ли ты, моя звезда,

меня из горести питейной?

И так отца никто не ждёт;

Июнь, но страшно жить зимою;

Я помню – милая поёт:

Крылатая она, я вою.

 

Я  городской нелепый пёс,

я дикий волк без самогона,

штаны неглажены, оброс,

прописка – ложь,  я вне закона,

и сердце – словно альбатрос;

         я осторожнее шпиона;

но я люблю тебя до слёз,

петли, ножа, воды, патрона.

 

А ты – канон, а я же кич,

все улицы мои – блатные,

стоит некрашеный Ильич

на каждой площади; цветные

металлы или сплавы, и

пустых бутылок и окурков

гора, и жёлтый шум струи

ушедших за  угол  придурков..

 

Я сам себя – едва терплю,

Тебя – люблю, люблю, люблю…

 

.  .  .

 

Тихо едем на восток,

матерно стоим,

каждый ивовый листок –

– это Третий Рим;

ленинградская земля

тает за спиной:

всё болота, лишь поля

вспыхнут раз иной…

 

Веселись, электровоз,

охните, глаза,

среди самых белых слёз

синяя слеза,

в сером небе спят дожди,

облака летят

на восток, и позади

умерший закат.

 

До свидания, песок

рек, пустынь, болот;

небосвод твой – невысок,

         а  душа – поёт;

слишком много на потом;

эра пронеслась;

белый вермут, белый ром,

каменная вязь…

 

.  .  .

 

                  «Девушка пела в церковном хоре…»

                                                              А. А. Блок

 

                      «Только в  России так любят Италию…»

                                                              А.С. Кушнер

 

Богородица  плакала и обо мне,

о  моей  вечно пьяной и тёмной стране,

о  России  моей, о  потерянном дне,

 

о  посёлках,  завязших  в  дешёвом вине,

и  закатной  чертою  над  бором

Её пояс горел омофором;

 

О Петре на своём устремлённом  коне,

о покинутых детях, пропащей  жене,

загулявшем  отце, о подростках –

– переростках, старушке в обносках;

 

и  учёный, и грузчик – попрячут  глаза,

и  в  июне  холодные слёзы  –  роса,

и  леса  полыхают  печалью,

и  Россия  прекрасней Италии.

 

 

.  .  .

 

 

…Ещё  я  рад, что я её

Когда-то встретил, птицей вещей

Она раскрыв крыло поёт

И превращает в пепел вещи,

         и  Тютчев  бы воспел её  –

          – о,  доживи он, – синекрылу !

Она раскрыв крыло поёт,

Она – бывает же! – любила...

 

.  .  .

 

А в Екатеринбурге – нет – 

Санкт-Петербурга, и в дороге –

– тебя со мною рядом нет,

один я, все мои  мороки

и заморочки  – одному,

и одному печально  в крышку,

в бутылку, доску, нет, в тюрьму;

лысеющий такой мальчишка,

всё нужно девочку ему,

а  девочки – лишь в мифах, в книжках…

 

В глазах – Тагил или Челяба,

перед глазами Тихвин спит,

он тоже наш, вернее, как бы,

он русский –  русскими забыт,

ни Римский-Корсаков, ни Матерь

Христа – машинам не нужна;

Смотри – я как торпедный катеръ

Отчаялся:  до гальки дна…

 

Мои глаза на мелководье,

И лопастям винта кранты,

На рубке – ржавые разводья,

Твоей  свободы  гарь-следы,

Я заржавел,  я, скажем, вроде

Железной  в космосе звезды,

Где синтеза  на углероде

цепь порвалась…  ты бересты

кусок,  ты драгоценный родий,

палладий, осмий, рений ты.

 

Мои глаза бутылки чище,

         Когда в ней умер самогон,

          А ты – ты ничего не ищешь,

Ты растерявшийся дракон;

Я крейсер с перебитым днищем,

А ты – ответ, пустынь, канон,

Закон огня,  пыль-пепелище,

Ты ветра грозового звон,

 

Я без тебя – духовно нищий,

И пусто мне со всех сторон…

 

 

 

.   .   .

 

И ты мне позвонила

Через тысячу лет,

И я расплакался

Беззвучно в трубке.

 

 

Летящая стрела.

Я твой нож.

Синяя птица ты.

Я – ловушка.

 

И мне стыдно

За наше несчастье,

 

За нашу недружбу,

За тихое горе,

 

За мелкие обиды

Мелко-песчаного сердца.

 

Ты большая-большая,

Ты меня много лучше…

 

 

         .   .   .

 

Если бы только мог (– глаза – слеза – утешение – )

Построить дорогу по звёздам –

Ангеле ты, разрушение…

Звёзды – Царя Грозного –

Грозное освещение…

Построить бы сонм тихих крыш! –

– построил бы целый город!

А ты – убегаешь, молчишь;

А так только – розовый голод;

И мы – не вдвоём; затвердишь,

что белое ты моё золото…

И свински не знаю вообще,

И как, и чего же поделать;

И корочкой водку заем;

Как нам помириться, светлая,

и как мне жить дальше… зачем?

 

.  .  .

 

Ночью просыпаешься –

Поезд стоит на незнакомой станции,

Всё в тумане,

Жезл в руке проводника,

И дома поехали.

 

 

 

 

.  .  .

 

Рассвет в окне.

Я еще настоящий.

В вагоне все спят.

 

 

 

 

.  .  .

 

Смысл жизни – в любви

Прощающей...

 

.  .  .

 

А разве поверишь…

 

.  .  .

                                           

День  темнее ночи,

Если ночь белая,

Если день пасмурный,

Если горе.

 

.  .  .

 

Невыразимые глаза…

 

.  .  .

 

Не пей, Иванушка, из Невы –

 – печальным станешь…

 

.  .  .

 

Кто ты для меня? Не знаю…

 

.  .  .

 

 

Когда-то я искал

Счастье в звуках

Акустической рок-музыки…

 

 

 

 

 

 

         к далёкой дороге

 

         нечего и добавить

 

 

 

         .  .  .

 

зелёная душа

 

проехала шурша

 

поля  леса  поля

 

дома  и  тополя

 

и ты    ты напиши

 

о шелесте души..

 

душа  твоя  белей

 

пылящих  тополей

 

и  ты  легка  как  пух

 

ты  говорящий  Дух

 

ты  Утешитель  мой

 

домой  домой   домой..

 

 

.   .   .

 

Закрыты глаза: отдыхают…

Бедные глазные яблоки…

 

Тихая страница

 

Синяя вода

 

Белая птица

 

Великая Среда

 

Зелёные ткани

 

Лесные моря

 

и колокол раненый

 

монастыря…

 

.  .  .

 

 

Душа твоя парус на сердце исполнит,

 

И сердце как плотное облако вдаль полетит…

 

 

.  .  .

 

Лучше  рисовать проходные стихи,

 

Нежели злые…

 

 

.  .  .

 

Надежды так ничтожно мало,

 

Что сердце даже молока боится…

 

 

                          ГОРОДСКОЙ   ВАЛЬС

 

Ты меня

решила

позабыть.

                     Это просто –

                     взять

                     и разлюбить.          

 

                                               И разлюбишь,

                                               Если ты

                                               тверда.

 

                                  Я беда,

                                  беда твоя,

                                  беда.

 

  Окна – свет:

  электрофонари.

 

                                  Деньги были б –

– пил бы – до  зари.

                          

                                 Денег нет –

– и хуже, чем бухой.

 

                Без тебя

                              я смертный

                              и плохой..

 

 

                        Невозможно

                                       выжить

                                       не любя,

 

                       и тревожно

                       ночью

                                      без тебя.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПО    ГЛАЗАМ   МУЗЫ

 

/Тихвин-Екатеринбург/

 

Часть 2

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Яблочный самогон

 

«…Свежие яблоки залить самогоном, чтобы все они были покрыты жидкостью, и настаивать полгода. Затем процедить, слить в кастрюлю, подсластить по вкусу и дать вскипеть три раза, следя за тем, чтобы самогон не вспыхнул. Дать отстояться в прохладном месте, чтобы гуща осела на дно, процедить и добавить воды из расчёта 2,5 литра на 10 литров самогона. Затем перегнать и отфильтровать.»

«Самогон»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

      Деревья растут на белесом песке,

      И солнце так низко, что веришь:  в руке,

      И холод, и жар донимает,

      И в мае ночей не бывает.

      

      И люди живущие архипросты,

      И ты среди них очищаешься, ты

      Страдаешь и видишь день бедный

      Для безработной конкретной…

 

      Панель? но она на панель не пойдёт,

      Панель переполнена, ветер поёт

      На нищем и страшном вокзале –

 – и там улыбнётся едва ли;

 

      Земля, и песок, или пыль: огород,

      Но это вернее, и всё же вперёд,

      А  блат – это лишь для «сиделых»,

      Всех в татуировках, но белых;

 

      Отвыкли  от  благ, и квартир, и зарплат,

      Шальных магазинов и рынков – парад,

      И режут друг друга по пьяни –

 – устал я от вас, северяне.

 

      Прощайте! Домой уезжаю, домой,

      Душа моя пахнет случайной зимой,

      В июне внезапно наставшей,

      Любовь и отвагу укравшей…

 

      .  .  .

 

 

        Город нетканый из золота неба…        

 

        .  .  .

 

  

      Ты ещё одна строчка в Книге Жизни…

 

     Бай,  бай,  душа,

     сердце,  бай,  бай,

     душу мою не спеша

     переехал речной трамвай,

     коричневая вода

     этим летом не видана мной;

     набережная навсегда;

     я соблазнён Невой.

 

     Бай, бай, мечта,

     Очи мои, бай, бай,

     Кораблика высота

     В эхе каком, угадай?

     Озёрный – Иерусалим,

     в каналах – поток Кедрон;

     о  Питере – не говори:

     Больно со всех сторон. 

 

      .  .  .

 

      Ромашки  одуванчики  мечты

      несбывшееся лето ты заболела

      ты убежала  ты прячешься ты

      ты меня съела

 

      я помню: протоки водой заросли

      я помню: зарезаны белые строки

      я помню: ты мимо горящей земли

      я помню: канопусы, юги, востоки

 

      Я помню..

 

      .  .  .

 

     Я знал, что возвращался в ад…

 

 

 

 

 

     Огнедышащий завод

     в Череповце проехал мимо;

     Шексна широкая живёт,

     Её  вода  неповторима,

     Она  –  где есть – она  везде,

     во всех  заливах  и  изгибах,

     И отражение звезде

     Звезды мерещится на рыбах.

 

     Вокзал с часовней, кабачком –

 – палаткой ресторанской, всё же

 недорогой, за коньячком

 не бегай: нету, не поможет,

 шестнадцать медленных минут

 и полдвенадцатого – тоже,

 и голова идёт ко сну,

 свет бледных лампочек на коже;

 смотрю  я  в  город  и  тону

 в  Шексне;  Шексна  прекрасна, Боже!…

 

     .  .  .

 

     Под  мостом – фарватер узок;

     В речке дрыхнет сухогруз

     «река-море» (по морю – плачет) –

     немецкой постройки, о шести мачтах,

     Русские виды; европейские миры…

     Проехали, и дым корыта

     Ржавого лезет из-под горы…

 

     .  .  .

 

     Ночью кораблище

     На серебрянной речище

 

     .  .  .

 

     Небесного вернейшая раба…

    …восточная зорька достанет

     другую крылом; достаёт;

     Тихо смеркалось; рано

     медленно солнце встаёт;

     север перепоясан

     зорьками сквозь облака,

     пятым рассветным часом

     сквозь облака.

 

     Едешь, и едешь, и едешь,

     Здрастьте, приехали, Буй,

     Ночью нечёрною бредишь:

     Нет  солнцеогненных струй;

     роса медвяная, и эти  же

     ужасы – зарисуй:

     Белая ночь – так сложно;

     капли скрывают кусты;

     как  это всё-таки можно

     спать – беспробудно, безбожно –

     – ночью без темноты…

 

     Серое белое небо,

     бледная зелень в лесу,

     чёрную корочку эту

     с  Тихвина  я пасу,

     еду – перебираю

     хлеб, вспоминаю отца;

     можно бояться рая,

     раз на земле чудеса.

 

     Белые  эти  ночи,

     Серые  эти  дни,

     Ночи ночей короче,

     в очи  запали они;

     Ты прочитай между строчек

     Нечто и  в  небо  взгляни.

 

 

 

  .  .  .

 

    Князю Дмитрию – с поклоном,

    Сердца стук – в разбрызг колёс;

    Пять веков едят вороны

    Человеческий овёс;

    Где водил полки Шемяка,

    брал изгоном города –

– ныне пустошь.  Светлым знаком

только небо и вода – неподвижны -

    – сохранились.

    Города – невелики.

    Справо – озеро;

    вонзились

    копья в сердце и виски.

 

    Две линейки шпал крадутся,

    две двойных, как между строк,

    линии  прямых,  запнуться

    и  за  север,  и  восток:

    рельсы, озеро и ветки

    резкие – мечам сродни

    в перекрестьи, сетке, клетке

    братобойственной резни.

    Перепиться в доску – чаем,

    Небом – тоже допьяна;

    Небосвод недосягаем:

    Феодальная война.

    Пять столетий стали пылью,

    сказкой, песней, бечевой,

    летописью, верой, былью,

    изумрудною травой.

 

    Между веток серебрится

    Знамя, хоругвь, флаг – вода.

    Разве может повториться

    та  эпоха? Никогда!

    Окна, домики и ветер,

    Неба золотой сосуд…

   Голову мечом пометил

    Справедливый княжий суд:

    Ветер пригибает травы,

    Всё равно растёт трава;

    Княжий суд всегда – неправый –

    – Галич, Киев ли, Москва…

 

    Не по дедовому слову,

    А по собственной звезде

    Шли на брань для дела злого

    по дороге – по беде,

    разделить не мог с Иваном

    Дмитрий  Родину мою,

    Каждый слыл из них  тираном,

    И за каждого – я пью;

    Чашка может повториться,

    Лишь бы только не война;   

    Миром, миром – перепится

    допьяна…

    Дмитрия Донского внуки

    Русь распяли на кресте!

    Леса северного звуки

    Тают в белой пустоте,

    С тех времён края пустели,

    Сквозь глаза трава растёт,

    Шлемы в небо пялят ели,

    сердце твоё тоже мёд.

    

    .  .  .

 

 

    на Крестный ход

    не хватает Духа

 

    .  .  .

 

    Как красивы имена Владык:

    Хрисанф, Мелхиседек, Викентий…

 

  .  .  .

 

    Я пил самогон, и теперь голова

    уже больше суток пьяна и больна;

    Болото; ручьи; мчится поезд; слова

    суть белые капли на дрожжи окна,

    и поезд плывёт уж по вятской земле,

    а может, по волжской; трава за окном;

    и я весь больной и похмельный; в тепле

    запнусь за похмельный синдром тихим сном.

 

    Ах, там, где я был, безработицы ложь,

    Когда выпадаешь из страшной игры,

    Сжимает людей;  ничего не найдёшь

    потом – разве  что самогона пары.

    В соседнем большом Петербурге глаза

    Упёрлись бы в перечень моря работ,

    И все – без зарплат, серый дождь, не гроза –

    Гроза уже больше не произойдёт.

 

    .  .  .

 

    Строят площадь

    Петра Великого

    Перед  Михайловским замком.

 

    .  .  .

 

    На пирожки

    ещё хватает,

    А чай

    у меня свой..

 

    .  .  .

 

   Поезд  едет   сквозь  время

   Время  лечит  калечит

   Деревни  собаки  шиповник

 

  .  .  .

 

    …Жить по чёрным загадочным дырам;

    Никогда ты не будешь моей;

    Еду-еду; болота, и сыро,

    и прохладно,  сказать бы верней;

    Сердце тянется так тягомотно,

    так спокойно смеётся в груди,

    так безжалостно и так свободно –

– погляди!

И смеюсь, и надеюсь смеяться,

Странный город, в него въехал я;

Дальше еду; но как называться

город   должен? услышал: Шарья.

Пироги и яйцо по дешёвке,

Шаньги вятские, даль далека,

И старушка  в  старинной штормовке,

И  чуть  западнее – река.

 

.  .  .

 

много ручеёчков

так и понимаешь

почему – Шарья

«я» на древнем языке

«ручей»

дальше поехали

 

.  .  .

 

а окажется,

ты обманщица

 

.  .  .

 

ты  не обманщица

ты барабанщица

 

.  .  .

 

До свидани-я, Шарья,

Три пирожка, электровоз,

земля волнистая змея,

и этим-то взволнован я:

уже волнистая, всерьёз.

 

Да, эта плоская страна

Ещё не кончилась, но всё ж

Мой взор испил твой взор до дна,

до горизонта синих кож,

и что узрел? со всех сторон –

– то градус вверх, то градус вниз;

уже не так спокоен он,

а это значит – горы близ.

 

Конечно, нет. Я так, шучу,

Я склонен видеть их во всём,

Я на Урал умом лечу,

Я еду прочь! Кричу, кричу! –

– кричу: давай меня спасём,

давай отсюда увезём!

Давай, давай же, – на Урал;

подзол там, камень, серозём,

но я его бы – целовал;

граниты, диориты всё;

 

Там города нагородил –

– Каменья средь камней, - народ;

Я там живу, я был там мил,

Там – мама, там – мой сын живёт,

Товарищи живут мои,

Надеюсь, верю – и  друзья,

Там  на  каменьях  след  змеи –

– у родника ползёт змея;

там яшма, габбро, змеевик,

обманка, малахит, руда,

халькопирит и сердолик,

там с медным привкусом вода,

   а в небе – серные хвосты

и металлическая пыль,

и небо – красное … А ты –

– ты  сказка, и я тоже быль.

 

 

 

.  .  .

 

темно в небе

пиши  мне  сердцем

бумаги не видно

речь   уст – пуста

 

.  .  .

 

складчатая  равнина

     пропащая душа

     ива + рябина

     ехать не спеша

  речка холм болото

      башня у холма

      стёрта позолота:

      чёрные дома

Нет церквей в деревнях

    в сёлах  тоже  нет

   духов  леса  древних

    слышен пересвет

    чёртиков  корявых

     тёплый перезвон

     небо на расправу

   прёт  со   всех   сторон

 

.  .  .

 

я не умею

вышёптывать счастье

 

 

  .  .  .

 

Опять равнина распрямилась,

И небо стало ближе:  дно;

Дорога к югу устремилась,

в края, где по ночам темно.

Электровоз, тикай и трогай

сквозь добрый серый вятский край –

– Отвагой или же тревогой

и силою берётся рай.

Глаза скитаются к востоку,

все деревянные дома,

и  одуванчики – пороги

реки  дыхания ума.

 

 

.  .  .

 

Оттуда уеду, где белых цветов

На белой земле цвет впечатался в небе

ночном, где работы не больше, чем ртов,

где мёд в чёрном хлебе,

Где вепсов озёрных народ проживал

И все одуванчики белоголовы,

Где Пётр строил крепости и воевал,

А летом – сурово.

Там  накипь воды пузырится травой,

Асфальт городской ненарошно придуман,

Там тянется ночь бечевой зоревой

Белого шума.

 

Там  в реках коричневых – белая синь,

Увидишь хоть раз – увидав, онемеешь;

Там рвань облаков, и куда взгляд ни кинь –

– равнина, песок, ветер льётся; успеешь;

песок на сандалиях, грек-человек,

славян переплыв, въехал прямо в варяги;

они его – просто, за водку, и  грек

валяется мёртвый в овраге.

 

А мне бы туда, где башкир и татар,

украинцев, русских, евреев и немцев,

вогулов и коми – глаза;  там гитар

в подвалах, на кухнях шевелится сердце;

камней перебор, перелив, перегар;

я еду домой, на Урал; мне не верится.

 

 

.  .  .

 

 

Ура!  Опять  леса  волнисты,

и в небесах – бывает, чисто,

и поезд мчится на восток,

стучится сердце между строк,

читаешь километры косо,

стальные милые колёса!

 

А там, где был, оклад икон,

И синь, и образ мамы Бога

на синем небе, и закон

один для облаков: дорога;

так грустно – или далеко;

так далеко;  так недалёко…

 

Колёс регтайм утих, смолчал;

так пьяниц голова кружится;

проехал станцию Свеча,

Умри – мгновение продлится;

Я в сером небе отыскал

Невесту – как мне объясниться?

 

.  .  .

 

Галька   ангеле   море

неукротимое   море

толуола   бензина   горе

красную спичку  птицу… 

 

 

Убежавшая, скрытная Галя!

Город Галич в твою честь назвали –

– и Вселенную всю – назовут;

У меня – моё Эхо украли;

деревенская русская Галя,

и без Музы, без Эха – живут.

Базис в сердце как в полупространстве,

Неба орт  есмь глагол синевы,

Эха  орт – тонет  в  не-постоянстве,

Чьи глаза – голубинные львы,

Я в отчаньи, в каторжном пьянстве,

я в семействе случайных кривых,

в электронном  своём  хулиганстве,

я металл среди клеток  живых…

 

.  .  .

 

 

Галька!

Помазана ты

Печатями Дара Духа  Святаго:

 

Ромашками

Небом

Незримыми силами

Светлыми ветрами

Русской Природы

 

.  .  .

 

как-то сложится

жизнь без денег

пора и привыкнуть

пора и забыться

 

.  .  .

 

 

 

На окошке два цветочка –

 – оба мной оборваны;

не дари, сестра, платочка

   с именами чёрными,

иероглифов ли,  знаков

   клинья не  рисуй на мне,

ты вкуснее прочих злаков,

    ты поток луны в вине.

 

Кто ты – радиозагадка,

    письмена пиратские,

    питерская шоколадка,

оба мы дурацкие,

    пистолет приставишь к веку –

– страшно,  пистолета нет;

    человеце человеку –

 – оба  с пистолетами.

 

         Ничего не понимаю,

     я остался маем жить,

        хохочу я въ страшном мае;

       покажи мне, докажи

     все трамваи, и дома, и

       между нами грань межи.

 

     Ты почти невыразима,

        Светом не разгадана,

     Летом ты сплошные зимы,

     Богом ты оправдана;

       ветра только не хватает,

       слёз ромашек и травы;

     Ты чужая; я гуляю

     в след Исети и Невы.

 

     .  .  .

 

 

  

 

     Котельнич город небольшой

     Уютный и красивый,

     теплоход плывёт смешной

     неторопливый;

     Протоки, листья, озерки,

     песок – ещё протоки;

     все мелкие;  кругом реки

     Осота ли, осока.

     Смешно – на Вятке – ледокол:

     буксир-толкач без баржи;

     Коричневую расколол

     поверхность, или даже –

     – сказал бы, жёлтую – вода

     такая за кормой,

     и истина, что ерунда

     набросок мой…

 

     Труба  на  правом берегу

     котельной, чёрный дым;

     изогнута река в дугу

     коричневой воды;

     Котельнич – это взор с воды,

     возможно, он открыт

     был водниками, но тверды

     белки  –  глаз говорит,

 

     что это только полпути

     из Т.  в  Екатеринск;

     метёт  электровоз, летит

     среди  зелёных  брызг;

     и   Киров скоро, а потом

     и  Пермь,  Кунгур  –  Урал! –

     – зелёным стелется листом

     лесное покрывало.

 

  

 

    Глупый я и  несерьёзный,

     Верю музыке колёсной,

     Верю женщинам чужим,

     Ароматам  ржи.

 

     Рад грузинскому сухому,

     Бедному родному дому,

     Вероятности чихать,

     Электрическим  стихам,

 

     Промелькнувшей электричке,

     Позабывшейся привычке,

     Чаю дешёвому,

     Эху кленовому…

 

     .  .  .

 

     Проехали Киров;  там всё дорогое,

     Но это оправдано светлой рекой;

     Полдень, жарища, фиеста, покой…

 

     Шиповник зацвёл и фиалки цветут,

     Крыши пространство у света крадут,

     Те же деревья, что в сердце,  – растут.

 

     Гармония плавная; ты ни при чём;

     Милиция;  домики;  я увлечён:

     Рельеф изменяется – наверняка

     Поблизости вьётся, змеится река,

 

     А  лица такие святые, и  туч

     С щебёночных, гравийных, правильных куч,

     Откосов дорожных – дорогу найдёшь,

     Картошка взошла,  зелень воздуха пьёшь,

 

     Качается эхо, пары зелены,

     Рельсы от Вятки до жёлтой войны,

     Рельса с ребордой – колёсный джихад,

     Соседка притихла, слезинка суха.

 

    Я Тихвином переболел,

    я плакал духом, глазом пел,

    зрачки мои ревели –

    ужасно, в самом деле.

 

    Ты можешь вылечить меня,

    Дыханье на плече храня,

    Неся на сердце, как соломку

    Надежды кончик, веру, кромку…

 

    Лететь по кировской земле

    На электрической метле,

    Через Чепцу – на ступе, бочке,

 

    На реактивном помеле;

    Искать на небе и земле

    Особенные точки.

 

    .  .  .

 

    Ещё тысяча девятьсот

    Световых лет

    До края Вселенной.

    Да/нет..

    В берёзовой Ойкумене -

    Фотонный корвет затерялся,

    Да/нет..

    И тенью антенны

    В опушку воткнулся носом.

    Да/нет..

    И ты видишь

    Муравья на шевроне

    Противоперегрузочного костюма.

 

    .  .  .

 

  

 

   Я заразился болью эха,

    И как же вылечиться, как? -

– Дыханием твоим, и смехом,

И Верой в Бога.

 

Лакуна  на душе, прореха,

Я глупый, странный, я дурак,

Я только дьяволу потеха –

– Христу тревога.

 

    Рисунок: в небе голубом,

    Раскинув руки,

    Она стояла, распустив

    Небесный пояс..

 

    Прекрасно быть Её рабом,

    Читать сквозь духи, а не звуки,

    Своих насильников простив

    И успокоясь…

 

    А  небо – синее вино,

    И руки эти – как зерно,

    Читая Блока,

 

    Тебя ли вижу я,  Жено? –

    Бездонное такое дно

    И вплоть – до Бога.

 

     .  .  .

 

     каждый куст –

     – неопалимый 

 

     .  .  .

 

     бурая кровь родников…       

 

  

 

    Пройдя сквозь облако,

        Омывшись в небо,

               Рассмотрев дорогу…

 

    .  .  .

 

    Боже мой, Чепца большая

    тает  за  стеклом и тает,

    по  земле волнистой

    зайчик солнечный  летает,

    поезд  мчится, умирает

    в  эхе  чистом…

 

 

    .  .  .

 

    жалко  жалко   нисколько не жалко

    воры   уехали

    арабы   улетели..

 

    .  .  .

 

    …ты  ли  забыла

    что люди всерьёз?

    Кто нас проплакал?

 

    .  .  .

 

    ещё люблю

    и всё равно запомню

 

    .  .  .

 

    что такое лето, знаешь?

    шаньги это лето

    и солнце тоже шаньги

    круглые и горячие

 

 

                            «…Земля та течёт молоком и мёдом.»

                                                                                 / Библия /

      Эту землю переть бы, орать,

      дурь бескрайнюю до неба выдуть,

      её рыть бы и не умирать,

      я сейчас прямо в форточку выйду,

      но сегодня и завтра у ней –

      – именины: День Троичин, Духов;

      я не знаю простора  синей

      и просторнее  ветра  и  слуха,

      я  и слов-то  таких не слыхал

      и  не вспомню,  от  света  косое

      полукровье  лицо:  замахал

      ангел  крыльями  –  там, за Чепцою.

   

      .  .  .

 

      никакого прожектора

      никакого ветра

      никакого духа

 

      на тебя не хватит

 

      .  .  .

 

      сердце  стучится

      в голоса  поля

 

      .  .  .

 

      и  подарила  крылья

 

      .  .  .

 

      Построим на Марсе

      Города и деревни

      И тихие храмы

      Небесной Царице.

  

   ДУХОВ  ДЕНЬ

 

     1. В дальней дороге…

 

     О Боже мой, Галина Метелёва,

     Увижу ли тебя я в Духов День?

     Мы оба не охотники на рыб,

     Но только ты отвага и опора,

     Ты стержень города, в котором ты живёшь,

     Не найдено ещё такого слога,

     глагола, шевеления души,

     движения зрачков и серенады,

     чтобы сказать нелепое «люблю»,

     Ты самая ярчайшая комета

     и самая хвостатая звезда,

     я рядом бы решился умереть,

     стать пылью под ногами – только рядом,

     и звуки твои сердцем преломлять,

     поскольку через сердце путь короче

     до Бога, если человек есть Храм,

     а ты диакон в Храме, ты  следы

     Господней Славы; милая моя,

     Увидеть бы тебя хоть краем сердца…

 

 

     2. Вернувшись в Екатеринин град…

 

     Я  в Духов День с тобою разругался,

     Такая ты  далёкая  моя,

     Приехав в самый–самый Духов День

     И прилетев на крыльях на работу

     Любви  небесной – горе ли? – земной,

     Свободной, независимой, прекрасной,

     Ужасно – презирающей меня,

     Достойной мужиков с большим карманом

     И упорхнувшей от пустых друзей;

     Я этой женщине внапряг и  даже больше,

     Она всегда сбегает от меня,

     Она поёт простые и святые

   Полуденные песни, веря им,

   

     И, может быть, по ним и поступает,

     Но я не верю больше ничему

     Из её уст, её устам не верю,

     Не верю я твоим  святым устам,

     Пусть даже знаю: ты совсем такая,

     Тебя прощать бы, а не обижать,

     Но сам я без тебя болею эхом

     Застывшего в моих глазах дождя.

     Я ждал тебя – и  час, и  даже больше,

     И мёрз под сизым ливнем проливным,

     пересекаясь, убегаем дальше,

     а шоколадка вовсе не нужна,

     как все мои надежды и тревоги;

     я тут случайный гость, а ты своя –

     – во всех деревнях, творческих союзах,

     по городам и весям всей Руси,

     и песни твои вовсе не для сердца,

     как те лепёшки, как тот самый суп

     из сои и проросших зёрн пшеницы,

     а  для желудка, сердца больше нет,

     а  для гордыни.  Плакать хорошо,

     обманываясь,  плача,  веселее,

     когда ни зацепиться за слова,

     ни целоваться сердцем невозможно,

     когда весь год уходит в пустоту,

     когда твой ангел предаёт тебя,

     когда в висках пульсирует, стуча,

     как блюминг, отражением небесным,

     зов милых губ…

     Лесная кошка спит

     В сосновых  ветках, и хвощи растут

     Метафорой  в мозгу моём больном

     От красного безвинья и похмелья;

     Я всё ещё тебя, дурак, люблю…

 

 

 

   3. Выбор пути…

 

    Я попытаюсь убежать с пути,

    Я попытался переехать в город,

    Пусть недалёкий, но уже другой,

    Пусть рядом  с Екатеринбургом, всё же

    Уже другой – не вышло ничего,

    конкретно если – в Верхнюю Пышму,

    такой вот городишко деревянный,

    пропахший медью и пустой водой,

    одноэтажный город и спокойный,

    и синим клевером до одури зарос;

    там  есть работа,  деньги – нет общаги.

    Ты знаешь, я тебя ещё люблю,

    Ты пряталась, теперь ты заболела,

    Одна, и я к тебе не прихожу –

    – Приду ли я к  тебе на Посиделки?

    Услышу ли я стук  твоих  стихов

    И крик летящих песен? Я услышу

    Их равно – что приду, что не приду;

    Но убежать страшнее, чем быть рядом.

    Есть что-то вне меня, что руль души

    Кладёт на борт, винты мои стопорит

    И  дагликс мой цепляет грунт реки

    У устья духа  Гали Метелёвой.

    Любовь моя бесстрашна и страшна –

    – совсем  как  ты; бесстрашная ты тоже;

    мне без тебя – и можно, и нельзя;

    тридцать один уже – обоим боком,

    пора о чёрной вечности стреляться

    и реку через море проложить.

    Не обижайся. Резкими словами

    Я разрушаюсь сам, я бы терпел,

    когда бы мог  терпеть, но не могу.

    Ты эталон, ты мера, ты мерило;

    Поэтому – всё связано с  тобой;

    Поэтому я жду сверхчистоты

    И вновь взрываюсь резкими словами.

    Как ты живёшь  –  живи,  я  в стороне,

  Мне шаг шагнуть, попросишь если только,

   Мне хмель твой мил, и ты, и ты мила,

   И каша твоя,  каша твоя – тоже;

   Друзья мои, бандиты, говорят,

   Что муза моя улетела, слышишь?

   Ты улетела, ты – ты где-то там,

   Где нет любви,  и  дружбы, и  надежды,

   И если бы не сын мой, что тогда?

   Сбежал бы Маяковскому вослед,

   и Рыжий бы ухохотался, сволочь,

   увидев меня рядом на горелке…

   Мы с Рыжим ещё встретимся в аду,

   мы не были друзьями на планете

   Земля – и вряд ли будем под землёй,

   Но что-то общее там, под землёй, найдётся;

   Нет никого талантливей  его,

   Но жизнь – сиюминутна и бездарна;

   Там – Маяковский пьёт, цирроз его

   Сжигает, там Цветаева безумна,

   Там неизвестный Марьев голосит;

   Там Лермонтов безумный целит в чёрта

   Шурующего пламя у котла,

   Там Янку Дягилеву черти раздирают

   Играя жезлами на три  её  дыры,

   Там  Дженис Джоплин потеряла речь,

   Там Курт Кобейн и  Моррисон  безумны,

   Там  добрый Майк Науменко бухает,

   И пьяный  голос бархатный ревёт,

   что никогда не бросит  рок-н-ролл;

   прощай же, детка, звёзда рок-н-ролла

   на  небе гаснут, Кришна вышел вон;

   Нет разницы меж адом и больницей,

   И чем позднее попаду туда,

   Тем дольше я тебя любить забуду,

   Тем веселее научусь страдать,

   Тем  дольше буду я с тобою рядом;

   Смешно, смешно, но я тебя люблю,

   Не смейся, смейся, ты Ахайи лучше,

   Ты лучше Азии,  Италии, ты тень

 Летящих парусов на Борисфене,

  Ты ангел света,  ты ещё придёшь,

  И я ещё на паруса надеюсь,

  И верю, и люблю, и жду огонь,

  Поскольку ты огонь небесной птицы;

  Ты как родник, ты чистая река,

  И ты – появишься…

 

   А на Земле был Духов

   Дождливый День Рождения Земли.

 

 

    .  .  .

 

   впервые за всю поездку

   за всю дорогу я вижу церковь

   у придорожных селений

   между Зуевкой и Фаленками

   больше нигде нет

 

 

    .  .  .

 

   весёлые кусты

   просто    картошка взошла

   просто акация

 

   милые реки

   поле наклонное  поле

   к  беглой реке

 

   .  .  .

 

   скрытая масса глаз

   наклонная плоскость

   речной долины

   полёт стрелы

 

     

  Я вижу неизвестный город,

   вернее, я его совсем не вижу,

   а вижу только дым за горизонтом

   и знаю точно: там завод и город,

   и красный дым покрасил облака.

   Мартен или конвертер, и железо

   и сера в этом буро-красном дыме -

   Ижевск ли там ли, Кирово-Чепецк?

   Нет, не Ижевск. Но всё равно далёко.

   Ижевск южнее, этот же налево,

   за сотни ли, десятки километров,

   и лишь над горизонтом бурый дым.

   [Позднее посмотри на бурой карте,

    что дым на небе – Кирово-Чепецк,

    и осень начинается весною,

    и поезд  переходит через век

    сверхзвуковых прозрачных вертолётов

    и перегонит гиперзвуковой корабль…

    Но ты по карте – дым не прочитаешь,

    не вспомнишь Галю, тот же самогон

    не выльешь в электрическую кружку

    не поцелуешь ветер за окном.]

 

    .  .  .

 

    синий

    день

    горизонт

    качается

    ветки

    машут

    я еду

 

   

    любишь – не любишь

    простишь – не простишь…

 

 

 

     Миновали Глазов. Деревянные дома.

      Стоянку сократили; остаться, включиться;

      дома-то некрашены; скорость – тюрьма,

      а ощущение – птица.

      И тот горизонт, что облез и зарос

      не белой берёзой, а только сосною –

      качается с поездом; радость до слёз –

      –  домой по дороге лесной.

 

      Увалы пологие – да, пенеплен,

      складчатая древняя полуравнина;

      День Троичин; я подымаюсь с колен

      летящего исполина.

      И пара бетонных домов не пойдёт

      ни в счёт, ни в коричневое ощущение,

      лететь и лететь – это верить: ведёт

      на Русский Восток Провидение.

 

      .  .  .

 

      Поля – опять ровней,

      ни тракторов, ни дна,

      машин или коней,

      всё Троица одна.

      Воскресный белый день

      не северная ночь,

      и солнечной звезде

      моя планета дочь,

 

      и солнечной воде

      улыбка тоже дщерь,

      и солнечной беде –

      потери без потерь:

      берёзками до дна

      всё Троица одна,

      берёзками цветёт

      невысказанный мёд…

 

 

     Это только на  вятской  и  пермской земле

      пирожки к поездам и бальзам к поездам,

      и ватрушка лежит у меня на столе,

      кто-то прячет в походную сумку бальзам.

      Небо легче и легче, и всё же вперёд,

      где не белая ночь, а уральская мгла,

      поезд катится; солнце пылающий рот,

      облака – ветряная зола.

 

      Вот Балезино, мелом: ЛДПР;

      раньше было аршинное: КПСС;

      деревянных панельных зелёных пещер

      двухэтажки; бараки; простор до небес;

      Я нашёл один дом выше трёх этажей;

      поезд падает к югу, востоку – к Перми,

      и вагоны и рельсы – не в охре, а рже,

      и огромные тучи на небе – с детьми,

 

      И сосна, и берёза с рябиной дружны,

      и безвинна земля до повинной вины.

 

      .  .  .

 

     моя змея

     железная дорога

     через Россию

 

     .  .  .

 

     Колокол громкого боя

     небо моё голубое..

 

     .  .  .

 

     благодать тайная:

     быть русским

     и православным

 

 

     До Перми чуть больше часа,

      Кама съела весь рельеф,

      Тучи, тучи, тучи; басом

      встречный поезд – призрак, блеф;

      и закат пылает слева,

      словно полночь у Невы;

      молишься Небесной Деве

      сквозь глаза травы.

 

      Нет, закат – уральский, жёлтый,

      желтоватый, водяной,

      в серую муку размолото

      облачно-речное дно,

      белое такое золото,

      белое вино.

 

      Придорожный дом разрушенный,

      погорелый дом,

      крыши, рамы – всё порушено,

      мыши разве в нём, –

      за спиной, мы обнаружены

      пробежавшим днём.

 

      Выемки, берёзки, насыпи,

      плоская пока

      линия, и тень отбрасывает

      пальцами рука;

      так темнеет – хоть наказывай

      солнца-светляка.

 

      Я отвык от тени вечером,

      тень – оттенок нашей речи,

      я невосковые свечи

      эхом затеплю,

      я приехал издалече,

      где ты, Галька, человече,

      я тебя – люблю.

 

     

     Неярким рассеяным светом

      светился мой западный путь

      ночной – сквозь песчаное лето,

      болот волокнистую ртуть,

      о сказочной ночи карета,

      о белая финская жуть!…

      Прощай же! приветствие это

      песком затопчи, весь и чудь.

     

      Мой поезд зелёной кометой

      по белому небу скользит

      ответом и окликом света

      на просьбу болотной грязи,

      вопросом, сигнальной ракетой,

      вспышкой бандитских "Узи"...

 

      Великое дело – дорога –

      железная, электровозъ

      как путь от платформы до Бога,

      сквозь север России, всерьёз,

      отвага, надежда, тревога,

      озёрный ли, звёздный ли плёс.

 

      Урал – это тоньше и тоньше,

      нежнее, нежнее, нежней,

      всё меньше и меньше, и больше,

      всё проще и проще – сильней.

      Окрошка моя и пельмени –

      – вторичны, тишайший гул гор

      в душе; эти синие тени –

      – привет, поцелуй, перебор…

 

      .  .  .

 

      Вот что такое настоящее слово:

        

      Это когда тебя ждёт дома мама…

 

 

    Когда вернёшься в город свой,

      он удивит тебя водой –

      – пятнистой, серой, голубой, –

      в асфальте, и цыганским криком;

      и запрещённый болевой

      приём, и небосвод рябой,

      и та, что быть твоей рабой

      не может, рядом с ней другой, –

      знакомо всё, да как-то – дико…

     

      Дома, и в стёклах – Дух живой,

      и тень троллейбуса травой

      дорожной вышита, кривой

      колёс подковой;

      Когда вернёшься в город свой,

      он соблазнит тебя – бедой,

      в нём всё – обычной чередой,

      ничто не ново.

 

      И цены также удивят,

      Утюг твой утащил твой брат,

      и в келии твоей бардак

      и грязь оставил;

      и ты сойдёшь – что в рай, что в ад, –

      – в Катеринбург; глаза горят

      рассветом карим, говорят –

      – игра без правил.

 

      И в самый Духов День войдёшь

      к невесте, музе, ищешь, ждёшь;

      расстались: рядом не живёшь;

      она загадка;

      она сбежит; запоем пьёшь;

      любовь любовью не зовёшь;

      ещё расскажешь, как ревёшь,

      как сладко…        

 

      Поймёшь, поймёшь – и синь очей

      и рифм, надежд, ножей, мечей,

     металлургических печей,

      простого плова,

      вина Кахетии, свечей

      запальных, девичьих плечей,

      речей Плотинки среди ночей,

      огня живого –

 

      – путь катастрофа, ты дошёл

      до катастрофы, хорошо,

      что Бог тебя среди провёл

      огня дневного

      и тьмы ночной, сквозь лён и мел,

      сквозь восемь дней и десять стрел,

      что ты на полпути призрел

      Её же слово.

 

 

      .  .  .

 

      Цыгане на вокзале

      ямы на асфальте

      сыро в переходах

 

      на родной земле

      ты никому не нужен

 

      .  .  .

 

      милиционеры

      таксисты

      проститутки

      милый Екатеринбург…

 

      .  .  .

 

     в поиске новой работы

     не потеряй своё сердце

 

 

     Катастрофа духа – это

      остановка цвета света,

      отражение надежды

      убегающим ручьём,

      это фея без поэта,

      раздвоение: примета

      что она вдвоём, вдвоём…

 

      Катастрофа – не для каждых,

      тех, кто катастрофы жаждет,

      назовут горе-пророка-

      -ми и как-нибудь ещё;

      катастрофа духа – жажда

      губ не губ, но нежных, влажных,

      ускользающее око

      и когда ты не прощён.

 

      Одичанье мысли рвётся,

      Убегает и смеётся

      Твоя фея – для неё ты

      сумасшедший психопат;

      капелькою дождик вьётся,

      то проклюнет, то сорвётся,

      успокоит, обормоты,

      шах, и шах, и русский мат.

 

      .  .  .

 

      я  довёл

      тебя  до больницы

 

      .  .  .

 

      часы крошатся

      на мелкие части

      зубы тикают

      водородная бомба смеётся

 

   

                     "Я красивых таких не видел…"

                                                               С. А. Есенин.

      Я продажных таких не видел,

      я не знаю развратнее баб

      ни в Эфесе, ни в Западной Лидии,

      ни во Фракии дикой, хотя

      романтичней ты диких германок,

      интереснее галльских матрон

      и столичных путан, лесбианок;

      со спины ты как евнух Мирон,

      как сказали бы, греки, прекрасна…

      Дай фалернского, мальчик, ещё.

      Целовать тебя – небезопасно:

      кто влюбился – того дух смещён

      из разумного мира в цветочный

      мир загробный – сумрачный, злой…

      Не - со - мной - ты - се - го - дня… Дай,  точно,

      Ещё чашу, пацан, – повело,

      зацепило из Тибра стеклянного;

      Ей легко между нас выбирать.

      Я прощаю ей, так как я пьяный

      и поскольку – привык уже врать;

      Мне с Эротом бороться? Поборет;

      Из-под пеплоса ляжка видна;

      Виноградное  белое море

      Переплыть допьяна, допьяна…

 

      .  .  .

 

 

      Аскеры Ахмад-Шаха

      любят друг друга

      и маленьких осликов

 

      А мы не плачем

      уткнувшись в колени –

 

      Шмель и пчела.

 

     .  .  .

 

      Ей  Окуджаву петь легко,

      Легко, как жить не по заветам,

      Как травы пить – не молоко,

      Как изменять поэтам,

 

      Как перешагивать друзей

      и отворачиваться в спешке –

      – ей-ей, легко, легко же ей,

      любимые для ней лишь пешки.

 

      Но я любимым – не бывал,

      и любящим ли был – не знаю,

      её я больно задевал

      словами – что я объясняю,

 

      не мог ли, мог ли душу рвать -

      – что говорить, раз в ней пустое

      любое слово; предавать –

      – её  занятие святое.

 

      .  .  .

 

      Богородица Дево, живущая днесь,

      Отпусти меня в синюю-синюю резь,

      потому что на этой планете

      говорящее сердце лишь дети,

      забери меня, выведи за облака,

      чтобы не доставала шальная рука

      одного из твоих жеребёнков

      никакого земного подонка…

 

      .  .  .

 

      Шмель  и  пчела.

      Меж  ними – любаньки

      Вряд  ли (ты смеёшься)..

 

     .  .  .

 

      А у моей любимой – мир

      другой, богатый ли, неважно,

      ей сбросить человека – раз

      и всё, и колокол не скроет

      печаль в глазах, мой командир,

      мой ангел, серафим бесстрашный,

      и вот весь сказ или рассказ

      о соблазнившемся герое;

      Таких не водят на Памир,

      таких красивых и накрашеных,

      у них струится яд из глаз,

      И лучше я глаза закрою…

 

      .  .  .

 

      «Ей весело грешить как подлецу

      откликнуться легко на чьё-то имя

      любое в мире»,  –

 с горячки написал Поль Элюар.

 

 Но… я её узнаю по лицу,

 по лицам тех, кто с ней, и тех, кто с ними,

 у них у всех в глазах кошмар: пожар.

 

 Моя любовь приблизилась к концу,

 Огонь в моём нерукотворном Риме,

 в артериях нет больше крови – пар…

 

 

 .  .  .

 

 

     Бедная пчёлка

     С голосом ангела

 

   

 

 

      Я сотни лет в глаза смотрел

      невесте – больше не посмею,

      я разучился петь, я пел,

      как рельсы по весне синеют.

      Смешны до боли воробьи,

      Чужой работы пол бетонный,

      пусты, пусты глаза мои –

      – она уйдёт, она спокойна.

      С ума сошёл и прибегу

      по мокрому асфальту к птицам,

      в глазах твоих пересеку

      любовь – прострельную границу,

      там, за любовью, – не найдёшь,

      а впрочем, ты искать не станешь;

      Ты колокольчиком поёшь

      и колокольчиком завянешь.

 

      .  .  .

 

 

      синие крылья

      небесного казачества

      не даются даром

 

      .  .  .

 

 

      хорошо что у меня

      есть ещё

      другая  в Москве

      тоже неуловимка

 

      .  .  .

 

     шмеля-то  шмеля-то

     тоже жалко: жужжит (укусит)..

 

 

 

      Ей  дурня обмануть – легко,

      Её глаза как молоко –

      – парное, женское, святое,

      и голубое, и простое,

      но я сижу и жду её,

      мне грустно, грусть моя пройдёт

      в тот миг, когда примчится

      особенная птица,

      и эту птицу-то – всё жду,

      и через час я не уйду,

      прожду другой и третий…

      Терять – так всё на свете.

 

      Ушёл ли? через полтора

      часа, и хлынул дождь, ура,

      и вновь – страх возвращался,

      а дождь  не прекращался…

 

      .  .  .

 

      А между прочим, так удобно

      сидеть на краешке дождя,

      записывать черту и думать

      о лёгком воздухе: ура.

      На самом деле я свободный,

      и светофор переходя,

      танцуешь в такт речному шуму

      и городу из серебра.

 

      Асфальтовой реки касаясь

      едва крылом, они плывут,

      и в море горожан вливаясь,

      глаза без мастера живут;

      её шесть крыльев неприметны

      из-за слепящей синевы,

      и любишь – только безответно

      и безоглядно, аки львы.

 

 

      …Наверное, милая  так обманула;

      бывает;  ну что ж; не впервой;

      вернула мне всё, что возможно; вернула;

      я неизлечимо живой;

      наверное, грусть моя перешагнула

      глаза по летящей кривой.

 

      И город ли  (тихо) в твою честь назвали,

      о нет же, тот город – добрей,

      а ты – жаропрочный корунд на тантале,

      deep blue с полутенком dark gray,

      друг друга у нас как бы сами мы скрали,

      ромашки, июнь на дворе;

 

      Забыл ли, не верю ли, что христианка,

      нет, верю, не знаю, зачем,

      я сам завязал с перманентною пьянкой,

      обжоркой, курилкой, вообще.

      Оторва ты, дура, беглянка, шалманка,

      Глаза твои – море свечей,

      Обманка, пустая порода, цыганка,

      но только тогда я – ничей… 

     

      .  .  .

 

      слишком много

      слишком часто

      не любить – плакать

 

      .  .  .

 

      ты волна вольна вольна

      всё что хочешь

      пусть нечестно;

      ты поющая жена

      на наречии неместном:

      облака и тишина,

      тишина…

 

      Стрелы ли, медные круглые пули,

      Дни – пугачом помахав, обманули

      Кронос, и что мне сказать?

      Тучи всплакнули,

      Тучи вспорхнули –

      – им улетать…

 

      Дом этот – остро

      кажется: остров

      в Риме сплошном

      многоэтажном;

      видишь, как просто –

      – даже смешно.

 

      Фебовы кони

      мчатся в погоне

      в светлой попоне –

      – сбруя – звезда.

      Что она – помнит,

      Что она – вспомнит? –

      – Любовь – проворонит,

      Память – пуста.

 

      Книгу чужую

      и небольшую

      вскроешь как раз

      и заликуешь:

      зря паникуешь:

      Экклезиаст.

 

      Было и было,

      скрывала и скрыла,

      Может, любила,

      Может, и нет.

      Что ей друг милый,

      Друг семикрылый? –

      – Вот пистолет…

 

    Это – нарочно,

      Смерть невозможна –

      – небо проросшего

      света синей..

      Сердце ли брошено

      птицам, о прошлом

      стоп

      и ни слова о ней.

 

      Нужно бы мягче…

 

      .  .  .    

 

      Для меня ты – недотрога,

      а для остальных – легко,

      для кого – улыбка Бога,

      а кому – кивком,

 

      Для одних ты можешь много,

      а другим – ползком

      по замазанной дороге

      в тьму как снежный ком.

 

      Разделение случилось –

      – как ему не быть? –

      Ты – ты не в меня влюбилась,

 

      Можно дальше плыть,

      кожа ящеров змеилась –

      – Ариадны нить…

 

 

      .  .  .

 

      белая овечка

      опаснее белого волка

     

 

 

 

      Я решил о тебе умолчать,

      недостойна ты слов моих,

      про тебя можно только – кричать,

      только песню, поэму, стих…

 

      Даже эти стихи никогда

      не затронут оттенков души,

      так как я есмь лишь  только вода,

      а ты огнь полыхающей ржи.

 

      Эта жёсткая форма – сонет –

      – беспощадна, и больше нет сна,

      и надежды поистине нет,

 

      и весна, и безумье до дна,

      или – больше жены, ты мой бред,

      ты мираж, ты дракону верна.

 

 

      .  .  .

 

      ты настоящая

      поддельного в тебе

      совсем немного

 

      .  .  .

 

      озёрное загляденье:

      близкая женщина

      с другом у проруби

 

      .  .  .

 

      пронзила моё сердце

      и выбросила вон

 

 

 

    А помнишь ли лучи косые

      у проруби на Шарташе?

      И мы, нагие и босые,

      единые, в одной душе,

 

      у этой проруби стояли,

      и был мороз – как не мороз,

      и дикие глаза сверкали –

      – прозрачней счастья, ярче слёз?

 

      Весенняя жила Природа,

      и лёд, всё тоньше становясь,

      в окне своём раскрыл свободу

      коричневой воды: залазь,

 

      Ты слаще снега, чище мёда,

      ты электрическая мазь…

 

      .  .  .

     

      Тетрадь, что возвратила мне,

      Пришла к концу, как дружба наша.

      Где правда? в огненном вине,

      в шаталовской ли каше?

 

      Но эта каша так вкусна,

      что истиной служить не может.

      Напился я тебя – до дна,

      до опохмелки, сизой рожи.

 

      Ты словно хлебное вино,

      Смирновка так меня не ранит,

      как ты, безумная жено,

 

      как пёрышка стальные грани,

      ты ранишь в сердце и на дно

      раскопа страсть моя затянет…

 

     

 

      Как странно, что ещё могу

      сидеть во тьме с простывшим горлом,

      что в моём грёбаном кругу

      я от тебя не убегу

      никак, что, наконец, припёрло,

      замяло в луку ли, дугу,

      что умерла любовь, замёрзла…

 

      Что ты – безбожно далека

      от – чаяний или мечтаний,

      Что огненная ты река

      Обломов и пустых страданий,

      Что состраданья – ни соска

      нет, ни гроша, ни оправданья…

 

      .  .  .

 

      Твоё молчание – дикарское,

      Ты холодна, как море Карское,

      а ну тебя к!…

      Замашки твои – царско–барские,

      ты иго варварски–татарское,

      а я, дурак,

      решил, что ты планета спелая,

      светлее дня.

      Ты холодна как море Белое –

       – не для меня.

 

      А я решил, что ты приручена,

      добра, добра,

      А ты – желаний неизученых

      Прощай-гора,

      А ты – река перекипевшая,

      Прощай-река,

      Разрушившая, разгоревшая

      глаз дурака.

 

 

     Свет Андрея  ли  Рублёва…

      Тихое Большое Слово;

      всё прошло;  смолчишь;

      раз обманешь;  что ж такого:

      плохо это  и  не ново,

      ужас,  а летишь.

      Не надеюсь  и  не плачу;

      Интуицию растрачу;

      Плачешь – или врёшь?

      Ты поёшь, а это значит,

      что на Свет – смотрю иначе;

      как же ты поёшь?..

 

      .  .  .

 

      Я не твой, друг, я не твой

      друг или защитник, Галя,

      грусти  вопреки  живой;

      сердце вымажешь печалью,

      печка ты или печаль,

      сам  товарищ  нехороший,

      убеглянка – не-ви-даль

      ненаглядная;  негоже

      так с друзьями; нет, не жаль –

      – ни друзей,  ни нервов кожи,

      ни подкожных – серость, паль,

      гарь на сердце… Боже!…

 

      У тебя всё хорошо,

      и ещё, и даже лучше,

      Добрый слон к тебе пришёл,

      Он трубить, топтать научит;

      он серьёзен, да, смешон,

      вот горчицы листик жгучий,

      ветром неба обожжён

      и струится через тучи…

 

      Эй, обманщица моя,

      листик горький - это я…

 

      .  .  .

 

      Ты болеешь. Ты в больнице.

      Никого не хочешь знать;

      мне печально, ты синица,

      шифровальная тетрадь;

      ты загадка; затерялась;

      хитрый Мюллер тебя сцапал;

      в сердце без тебя закралось

      самодельное гестапо.

   

      Я  нисколь  тебе не нужен,

      не обидно, не печально,

      и  нисколь  с тобой не дружен,

      разные мы изначально,

      ты стихи – читаешь, пишешь;

      я – пишу их и читаю;

      разница какая, слышишь?

      Пребольшая.

 

      Ты  –  ты русская, а я же

      Дурень; разницу ли чуешь?

      Ты мираж; а я – дух кражи;

      Ты свободна, ты ликуешь;

      Угорел  за Галей  бегать,

      не хочу быть мил насильно;

      снег  теплее, правда,  снега;

      но зато душа стерильна.

 

     Грусть  –  товарищ  никчемушный,

     Ненадёжный, бессердечный,

     с  внешностью твоей наружной

     диссонансом бесконечным

     твоё  вечное молчанье

     или резкие ответы…

     Ты болеешь… Замыкание

     Минуса весны на лето.

 

     Мне смешно до боли кожи,

      До разорванных сосудов

      мозга, до запойной рожи

      человека-барракуды…

      Я смеюсь, чтобы не плакать;

      выздоравливай скорее;

      кровь проходит через мякоть

      черепа и кожу греет -

 

      За чужую волноваться…

      Я ль не обижал чужую?…

      Пить без денег и смеяться,

      чтобы в горечь небольшую

      горькой обратилось горе,

      чтобы голова болела,

      а не духа самый корень,

      чтобы боль перекипела.

 

 

      .  .  .

 

      А предлагал и ум, и дух,

      Любовь  и  руку,

      А верил  и  мечтал  за  двух,

      За скорость звука,

      Неверная моя мечта,

      Печаль-подруга,

      святая эхо-простота,

      моя наука,

 

      Моя надежда и печаль,

      И нет надежды,

      И темен век, и близко даль –

   – черна как прежде,

   как  до тебя – в моей судьбе –

   сплошняк разруха.

   Я ныне верю о тебе

   Любому слуху.

 

    Прости, я вовсе не джентльмен,

  Не рыцарь, знаешь,

  Ты – это ветер перемен,

  Ты – убегаешь,

  А я – страдаю; ну и пусть,

  Фигня какая,

  Улыбка – это тоже грусть,

  Только другая:

 

      Лихо синеглазое…

 

      .  .  .

 

      Завоевала независимость.

      На что она?

      Провал на сердце, камень, лысина,

      Провал до дна;

   

      Провал на дне;  дырище чёрная;

      Лентяй–звезда;

      А сердце – это тоже горн:

      Огонь – вода.

 

      Там  не  чугун горит и плавится

      Дымком руда,

      Там полутенком эхо нравится –

      – До  эха,  да;

 

      До неба;  где же ты шатаешься,

      Зачем бежишь?

      Летишь, кричишь, рычишь, влюбляешься,

      Хрипишь, дрожжишь…

 

      Не убегай, звезда возвратная,

      Не предавай;

      Свободная  и  непонятная,

      Не исчезай,

 

 

   Душа растёрзана на молоте;

    вернись ко мне;

    Таких как ты, содержат  в  золоте

    И на огне.

 

 

     .   .   .

 

     Я жду, когда фрегат вернётся в море,

     Радар сквозь тучи обнаружит душу,

     Когда в глазах твоих иссякнет горе

     И птица прилетит на нашу сушу,

     Когда вернётся Галя из больницы,

     Когда леса запахнут полыханьем

     Осенне-летним, когда свет вонзится

     В нелепое такое расставанье.

     Искусствена разлука, и печали –

 – искусствены; вся  жизнь такой нелепой

 становится без неприступной Гали

 и чёрного невянущего хлеба.

 

Шаталовцы не верят , что в буханке

Живёт душа, не химия, ты скажешь,

Что этот хлеб – ненастоящий; пьянки

С такого хлеба – ароматом бражным

И дрожжевым несёт, ты хмелевая

Закваска,  ты пирог  с черничным соком;

Ты хворая – душа  твоя  живая,

Глаза твои – так  высоко, далёко…

 

    .  .  .

 

   местные критики – нет им прощения

   бьют до прострации,

   до посинения,

   до абстинентного

   духа конкретного,

   в каждом вступлении –

   о диссертации,

  о превращении

   зла в информацию;

   самореклама, и нет излечения;

   нет им доверия,

   нет им прощения..

 

 

    .  .  .

 

    не бывает беспроблемных

    путешествий и страданий

    пальцы девушек целебных

    разрешённых оправданий

    почему ты   кто ты   где ты

    что с тобой  и  что со мною

    убежавшее ты лето

    ты вьетконговский Ханой

 

    чухану-американцу

    только лагеря бараки

    плац колючего пространства

    семантические знаки

    почему ты убегаешь

    все другие убежали

    потому  что ты другая

    потому что обижали…

 

    горе ты моё святое

    убегайка потеряйка

    и пространство всё пустое

    без тебя моя зазнайка

    я насильно мил не стану

    я иссох от слёз колючих

    ты моя немая рана

    ты звезда и даже лучше  

 

   

 

 

   ты не веришь

    Святому Духу

 

    потому

    и болеешь

    лесными дождями

 

 

 

    .  .  .

 

    …а книга-то  –  о красоте

    твоей, или о том как плохо

    жить одному,  как  на кресте

    царя Самарии Гороха

    я пригвоздён, я заржавел,

    как Дровосек; на целом свете

    нет никого, кто ярче пел

    хвалу Царю, чем Галя Мете…

 

    О Царь Небесный, царь земной

    любой перед Тобою – рыба,

    букашка, лепесток  весной,

    и  я букашка тоже, ибо

    я сам – никто, один, один,

    один ничтожен – капля в Лете;

    белее всех прозрачных  вин

    твоя душа, о Галя Мете.

 

    И ты, забывшая меня,

    забывшая вопрос в ответе,

    забывшая черты огня, 

    поймавшая когда-то в сети

    Максима, что же ты молчишь

    и  прячешься в закатной меди,

    через закат в глаза летишь

    и убегаешь, Галя Мете…

 

 

   .  .  .

 

    Белые цветы

    Красные цветы

    На ночной улице

    Синие звездолёты.

 

     .  .  .

 

 

   эхом  переехав Русь

 

   ощущаешь /тоже эхом/

 

   если  я и рассержусь

 

    лучше /в/ эхо дунуть смехом

 

    .  .  .

 

    пробелы  на душе живые

 

    пробоины на сердце – залатаешь??

 

    чудный и невесомый – огонь в крови

 

     .  .  .

 

 

    красное на чёрном

 

    чёрное на красном

 

    горько и позорно

 

    так смешно ужасно

 

     .  .  .

 

 

     ВАЛЬС  МИХАЙЛОВСКОГО  ЗАМКА

 

     В эти сумерки

     эфемерные,

     автовыхлопы

     сизо-серные,

     из огней иных,

     из пещерного -

     тень выходит

     у Инженерного.

 

     В позументах ли,

     монументом ли,

     из цемента ли,

     из абсента ли,

     из пространства ли

     дробно-мерного

     тень выходит

     у Инженерного.

 

     Не боитесь вы –

     – Э, да бросьте !

     Вы всего-то –

     – лишь  плоть  и  кости;

     Носом  шпаги,

     А  может, тростью –

     Стук  да  стук,

     И отвага-то –

     – только  гостья,

     если звук:

     стук  да  стук…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

         Всё пройдёт,

 

         И грусти – тоже…

 

         Где ты? Бегство; верность, может;

 

         Грязи дни – пройдут.

 

 

         Небо  плотное, о Боже,

 

         Почему же, для кого же,  –

 

         – Высоко же!  Далеко же! –

 

         Облака грядут?

 

 

         Город – лампа идиота,

 

         Бесполезная работа

 

         Дымных чёрных шин…

 

 

         Я люблю тебя до рвоты,

 

         До заточки,  до полёта…

 

         – Не  смеши.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть III

 

    Изюмный самогонъ

 

        / Екатеринбург –Екатеринбург /

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                 Рецепт  автора

 

Три килограмма чёрного изюма перемыть, прокрутить на мясорубке, разделить на две неравные части в пропорции 2:1. Большую часть засыпать 3 кг сахара, рваными кусками двух булок ржаного заварного хлеба, пересыпать хмелем и брусничным листом,  залить сырой тёплой (подогретой) колодезной водой так, чтобы вкупе получилось 10 л браги. Когда брага поспеет, перегнать, как обычно; горячим самогоном запарить оставшийся кг изюма (приятны будут также брусничный лист, 2-3 лимонных корки, две столовых ложки жжёного сахара и 2-3 раздавленных мандарина).  Настаивать не менее 10 дней, дважды профильтровать, хранить в холоде, пить в жаркую погоду охлаждённым, в сырую – подогретым.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

         Моя душа вторична

 

         по отношению к твоей

         х х х

         когда солнце разденется

 

         или небо раздвинет колонны

 

         х х х

 

         раковина  твоя  светла  и пахнет

         небесным морем

 

         х х х

 

         раковина   –  и   знаешь что?

         небо и луна!

         и небо за зубчатою стеною

         закатных матерщинных облаков

         смотри на вечер   тихо зелень пей

         нам всё равно с тобою не валяться

         и ты мне нежный меч не сошлифуешь…

 

         х х х

 

         прекрасен вкус  огня

         и кожи

         шероховатых  красных  стен

         союз  дыры

         и астронавта

         и просто

         музыки и стрелы…

 

         х х х

 

 

    

          глубоко в колодце

         нежно и осторожно

         слышится – беззнаковый такой – джаз…

         х х х

         пещерный дом

         речная пристань  ночью

         и  крепость с валом  и  заросшею стеной

 

          х х х

 

         как не стыдно

 

         никак не стыдно

 

         поэзия – баня

        

         все голые, все не скажу кто…

 

         х х х

 

         настоящее время

 

         настоящие люди

 

         настоящие бомбы

 

         настоящий освенцим

 

         х х х

 

         замерзаешь со мной?

         один дурак

         в полярную ночь

         затушил костёр

         и тоже замёрз

 

 

 Небо ли нам во спасение?

          Осеннее воскресенье

          снег за окном

           девушка в электричке

           контролёр пришёл попросил студенческий

          студентка железнодорожного

          четвёртый курс

          среднего роста

          родинка на лице

          прямо на лбу

          царская метка

          а  у меня  возвышается

           пухленькая карие глаза

           Мария Юльевна

           из рода Давидова

          очень красивая добрая

          прямо желанная прямо сейчас

          так с ней

          и не познакомился

          стыдно страшно

           весело и неудобно

          нашему Господу

          Иисусу Христу

          она –

          – прямая родственница

           девушка царского рода

           восточная царевна

           в среднеуральском снеге

 

          х х х

 

          маленькая музыка

          на поросёнковом языке

          и весело звёзды

 

          х х х

 

 

        кладезь глаз бесстыдных

         х х х

 

          у полосатой девушки

полосатые глаза

         реактивные волосы

         на полосатой ромашке

 

х х х

 

         пространство кривое

 

         как лживые чувства

 

         любовь поломалась

        

         шарманка испорчена

 

         х х х

         вот и выбор

        

         перебор мальчиков

 

         перебор девочек

 

         газовых револьверов

 

         палестинских бойцов

 

         с нью-йоркскими небоскрёбами

 

         х х х

 

         ещё кого

         ещё чего

         ещё куда

         ещё нежно

 

        Бывает пиво

такое плохое

что зима неправда

и ночь неправда

осеннее время

уральские горы

        гнилая картошка

        задержка зарплаты

 

        такое пиво

        пьют хулиганы

        и после режут

        интеллигентов

 

        я видел кладбище

        оно весёлое

        там все равны

        народ и шлюхи

        начальники и умники

        шпана и хорошие парни

 

        там течёт река

        совсем незаправдашняя

        и живёт каретра

        личинки комара

        и маленькая дафния

        такие рачки

        вода пахнет

        раковыми покойниками

        девятиэтажки рядом

и танкодромы тоже

        и лес и горы

        город кончается

        да ну и шайтан с ним

        он очень жестокий

        я рос в этом городе

        я хорошо это знаю.

 

  Раковина колокольчика всегда волшебна и прекрасна

  продажна и страшна

  желанна вожделенна

  вечно интересна   напрасна

         перецелованная

          р-рюмочка солёной

         водки  светлячок зелёный

         крылышко полевой птички

         краешек ночи    размах электрички

          надежда бездомного  тёплые двери

          на диван  у дороги  желехные знаки

          в охраняемом сквере

          большие собаки

         – всё это прикрытая ромашка русской женщины

         х х х

Вот что я  думаю  о  современной  науке

толку-то европрогрессу ветру

успеха интереса народных достоинств

         не попал в армию

         вот вся и наука

         переписал чей-то дисер

заработал квартиру

 

         х х х

        

         Шаги по небу:

         Легки физически,

         а душе – страшно:

 

         любви не осталось,

         любовь по талонам

          на звонкие песни,

         по контрамаркам,

         по блату, за деньги...

 

         х х х

 

         лето  плохо  помню

         кажется  оно

         было  игрушечным

        

         х х х

 

         Переехав лето,

         остался в осени.

 

         У меня всё хорошо,

         когда у тебя хорошо.

 

         х х х

 

         Тайная Муза моя,

         я без тебя

         схожу с ума,

         падаю в небо,

         бегу по звезде,

         дверь за окном,

         пальцы в трамвае.

 

         х х х

 

         Осень,

         и лучше всякого города

         вера в тебя.

 

         х х х

 

         Тайная любовь:

         Днём и ночью

         Смешные дожди.

 

 

 

       …А тебе правда страшно

         поцеловать обнажённую  шашку

         а жаль правда

         честное  слово

 

         х х х

 

         Демоны  недолюбви

         закрывают  журчащие уши

         выбрасывают письма

         рассыпают сознание...

 

         Белые ли стихи

         Разрешены Белому Негру?..

 

         х х х

 

         Мы с тобой

         в лесу за Ревдой:

         кругом бутылки,

         рваные мешки,

         поганки,

         окурки,

         битые банки..

 

         "Сколько гадости!" – мой серый ужас,

         "В лесу гадости нет," – отвечаешь ты.

 

         Ромашки, дождь, и на дороге

         аборигены дождя –

         пьяные геодезисты.

 

         "Наш домик беленький, – написала ты

         на самодельной карте, – через гортоп,

         в лесу – настил".

          Ты сама – беленькая,

         а я

          охотник за рябинами.

 

         Два сердца

         бьются не вместе,

         две жизни

         поломаны дождём.   

 

         х х х

 

         Собираю дикие груши,

         Варю простой компот.

         В жёлтой рубашке

         Осы принимают меня

         За пчелу.

 

         х х х

 

         Не обижайся:

         Дикие глаза

         Парусной лодки.

 

         х х х

 

         Руки труженицы,

         Глаза поэтессы,

         волосы фурии,

         крылья феи:

         Медуза Горгона, цветущая роза…

 

         х х х

 

         железная женщина

         целовал ноги

         испинала небо

         небо болеет

         а тебе и не стыдно

 

         х х х

 

          и я тоже

          ночую по чужим бабам

         тоже мне борец

         за нравственность и счастье

        

а ты с кем-то

         или одна?

 

         х х х

 

         как у тебя

         закрывались глаза

         так и у меня

         закрывается левый

         без всякого яда

         лекарства

         чуда

         синяков нет

         а внутри всё избито

 

         х х х

 

         зелёный  чай

         синие крылья

         нашей  разлуки

        

         прожектор лампочка

        

         и помню как

         осторожно двери

         твоей комнаты

 

         х х х

 

         мой город такой,

 

         что пустой автобус

 

         в нём Летучий Голландец

        

 

         Незачем мириться

         незачем любить

         незачем прощаться

         нечем говорить

 

         х х х

 

         Броситься в ноги

           пообещать жениться

          для неё несерьёзно

         и она – не меняется

        

         Так прямо

               может быть

               не догнать,

               не убедить,

               не разлюбить.

 

         вот и читай

         белые ритмы

         белым созданиям

 

              правда проскочит

                 хвостиком мыши

              женщина обидится

                 уйдёт  благодать с ней

 

          а в редакциях

            как и на сценах

           чем громче, тем лучше

         а души пустые

        

              напиши, говорят,

              ещё больше – а больно,

              всё равно не полюбит,

              не простит, не бывает..

 

         х х х

 

         Снег  дождь

         недружба  и  дружба

         доведение  грусти

         до ужаса  в  сердце

 

         х х х

 

         стихи пишутся

         не пишутся

         белые с рифмами

         любовь с безнадёгой

         вода с глиной

         снег с водкой

 

         х х х

 

         Ночью город

         прожектор крадётся

         фары машины

         прошлая память

 

         тебя не бывает

         и я сумасшедший

 

         х х х

 

         параллельные кривые

         параллельного ветра:

         железная дорога

         мимо кустов.

 

         х х х

 

         осень

         растаяла

         в снег

 

         х х х

 

         Город – казнь:

         духа – камнем

         веры – дружбой

         любви – надеждой

 

         х х х

 

         Утром город

                     Дикая спешка

                      голубая гарь

                      автошорох и танец

         Днём город

                     Смог и шаги

                     любимое небо

                     налево направо

         вечером город

                     город и только

                     и быстро кончается

                     быстро исчезнет

         Ночью город

                     в тишине и загадках

                     языком пистолетов

                     Ни к чему без тебя

 

         х х х

 

         Огненная женщина

         грустит в небе:

         обиделась на звезду.

        

         Сколько пара:

         вода и огонь,

         шмель и пчела.

 

         Сумасшедшая девушка

         бросает тигра

         быстрее молнии.

 

          х х х

 

          газеты  старые  книги  бумаги

         все  наши  знания

         пройдут

         как мышь

 

         х х х

 

         Прощай!

         твоя лампочка

         не загорается для меня.

 

                   Здравствуй!

                   я верю

                   я жду

                   я люблю

 

         мой корабль

         твою лампочку

 

         х х х

 

         десять часов

         никакого века

         выкинуть глаз

         убежать из воды

         глаза

         крыши

         небо         

         боль

         страх

         эхо

 

         х х х

 

         критик-дурак

         в журнале "Кабак"

         печатает только

          обычное время

         а город-дурак

         глаза-светофоры

         высшее время

         кипящая пустота

 

         х х х

 

         Легко–легко

         эта привычка

         перебирать людей

         словно картошку

         отвыкать от них

         как радуга в ветер

(молчу-молчу)

         настоящий подвиг

 

         х х х

 

         ради огня

                   бросил комету

         ради пламени

                   бросил халтуру

         бросил книги

                   лес и море

         ради пожара

                   отшвырнула факел…

 

         х х х

 

 

         как легко

                            не приходить

                            не оставлять записки

                            не целовать  двери

 

         и музе легко

                            не отзываться  в сердце

         х х х

 

         теперь я ничего не знаю

          о ещё одной новой жизни

 

         х х х

 

         в моей комнате

         опять тараканы

                            и сор на полу

         я это уже

         проходил когда-то

                            давным-давно, после первой жены

         а мышей нет

 

          х х х

 

         даже пустую стеклянную банку

         не возьмёшь у меня

         у меня же нет

         ничего кроме правды

         даже холодильника

         квартиры машины

         дачи и мёда

         даже компьютер

         вот так вот подарить

         с бухты–барахты

         и тот не могу

         африканской страсти

         островский чехов

         в подвальном театре

         правда можно

         занять компьютер

         у своих друзей

         только ради чего?

 

         кто-то мне обещал

         курицу на банке

        

         записную книжку

         и фонарик духа

 

         х х х

 

         Ревда в Европе

         Коуровка в Европе

         Таватуй в Азии

 

         Из Азии в Европу

         Есть чёрный ход.

 

         х х х

 

         грибы

         картошку

         любимую

         никогда

 

         х х х

 

         так и ссоримся

         воюем  убиваем  друг друга

         ну-ну   резкими словами

         бесконечным морозом

 

         х х х

 

         ты хоть думаешь

         о чём ты пишешь?

         спросила меня

         ответил:

         люблю

 

         х х х

 

          твоё место в моей душе

         всё ещё занимет море

        

 

 

         не позвонишь

         не вернёшься

 

         эхокрылая

        

х х х

 

         квантовые стихи

         Иисуса Христа

         волновая механика

         трамвайного крика

         и ты деревенская

         я городской

 

         х х х

 

         я ворую

                   чужую бумагу

         чужие люди

                   воруют женщин

         а синее небо

                   ещё летает.

 

         х х х

 

         Европа, Свобода..

         Для меня Европа –

 

         Это деревни

         за Уральским Хребтом.

 

         х х х

 

         пять веков прошло

         а ты ещё снишься

 

         х х х

        

 

        Ты зря

         гневаешься на меня:

 

         Гнев – жёлтые листья

         парусиновой болезни.

 

         х х х

 

         и мой гнев  сжатая пружина нетоварищества

 

         х х х

 

         неправды нет

 

         х х х

 

         …старый критик часто забывает,

         что стихи есть,

         и они независимы

         от произвола,

         запретного слова

         и денег в кармане.

 

         Поздний вечер,

         поздняя осень,

         поздний  такой  драйв любви…

 

         х х х

 

         Бедная моя!

         всю жизнь гнаться

         за призрачным мифом

         неприрученых благополучий –

         – мимо глазного яблока…

 

         х х х

 

         Если ты сердишься

         как две змеи

         не сердись

         я без тебя

         пальцы без запястья

 

         х х х

 

         атомная бомба

         скоро взорвётся

         жёлтые листья

         мировая война

 

         х х х

 

         в песнях печали

         улетели птицы

         убежали звери

         умерла душа

 

         х х х

 

         даже Катулла

         Лесбия бросила

         так и Максима

         крылатая позабыла

         трамваи автобусы

         тихая лужица

         песня издалека

         пешком надежда

 

         х х х

 

         бродил задворками

         дошёл до домика

         где ты жила

         теперь его нет

         а корт остался

         звуки сжаты

          в бессмертную память

         

        у этой берёзы

         единой секундой – вдвоём

 

         х х х

 

         Мы никогда

         вместе не будем –

 

         мы порозь

         не можем жить.

 

         х х х

 

         вот и отстранилась

         многим без меня

         хорошо как без сердца

 

         х х х

 

         звуки   летают  кричат  выживают..

        

х х х

 

         Не кричу под окном

         и двери закрыты:

         Тихий мороз.

 

         х х х

 

         Нет берёзы

         Есть сердце

 

         х х х

 

         ты говоришь

         я называю

         подонками всех

         кто тебя любит

          это неправда:

         а правда в том,

         что умолчу.

 

         х х х

 

         ты говоришь

         что я никогда не молюсь

         это неправда

 

         молюсь и люблю

 

         я знал одну

         она молилась

         чтобы меня

         больше не стало

        

         х х х

 

         паяльник сердец

         с отмороженным жалом

 

         х х х

 

         По-настоящему умный

         не может быть злым,

 

         а дети в садике

         играют в террористов.

 

         х х х

 

         Белая звезда

         в чёрной тихой осени,

 

         Чёрная вода

         в светлом сентябре.

 

         х х х

 

         сколько ехать

         на электричке

         до твоего

         далёкого сада

         где ты в Европе

         где твоя мама

         где твой сосед

         пялится на летящую птицу…

 

         х х х

 

         Нарисовала мне карту.

         Я по ней

         заблудился в сердце.

 

         х х х

 

         красивая кривая почва

         поганки на болоте

         дождь..

 

         х х х

 

         пьяные геодезисты

         кривая земля

         новая ровная дорога

 

         х х х

 

         зашёл в пустыню

         кругом –

         останки цивилизации:

         битые бутылки, сигареты, презервативы,

         куклы

         с переломанными руками

 

         х х х

 

 

         классическое лицо

          умные глаза

         романтические ямочки

         тёплое дыхание

         половинка

 

         свободная женщина

         крах красоты    

 

         х х х

 

         пожелала никогда

         товарища больше не видеть

 

         этой же ночью

         добровольный помощник

         лихой человек

         встретил товарища

         у железной дороги

 

         ангел Господень

         убийца любви

         возвращение к жизни

 

         х х х

 

         перебираясь

         скорость

         электричество

         ночь

 

         х х х

 

         много волнений

         мало луны

         волны луны

         жёлтые волны

 

         х х х

         ты говоришь

         из-за меня болеешь

         сплошная отвага

         и вся умирает

 

         х х х

 

         чёрная

         сказка

         разлуки

                       зелень

                      похлёбка

                       любовь

 

         х х х

 

         настроение: луна

         совсем большая.

 

         х х х

 

         кустов иван-чая

         больше нет

 

         х х х

 

         чай с керосином

                    / ветром

 

         от города – рвёт,

         а в лесу – плачешь..

 

         х х х

 

         и в городе всегда найдётся

         место для слёз

 

         х х х

 

         рябину собирать

         синявки  бычки  волнушки

         мокрую рябину

         одинокие  маслята

         а ты – ты  поёшь

         убежала  не любишь..

 

         х х х

 

         картошка лучше каши,

         если картошка – моя,

         и каша – лучше картошки,

         если это –

         – твоя каша.

 

         х х х

        

         в обиде и горечи

         иду по железной дороге

         ночью без заточки

         ножа и отвёртки

         окраина города

         тепловоз

         фары

         силуэт бандита

         на тормозной площадке

         поезда рядом

 

         х х х

 

         ночь непрерывна

         кусочно-разрывна

         экстремум погоста

         девичьи бёдра

         и белая нежность

         глубоко и нежно

         как только умеешь

          по зову и духу

 

         х х х

 

         большой  сюрреализм

         обманутой  надежды

         танцевать  невидимо

         а любить  неслышно  

 

         х х х

 

         ветрянка девушка нетрогай непотрога

 

         любить протяжно

         воевать нельзя

 

         х х х

 

         слушаю ночью

         короткие волны

         о Бабьем Яре:

         страшно и подло.

 

                   Днём автобус

                   Пешеходы  наркотики

                   Такой же город

                   Такие же люди.

 

         х х х

 

         из воды реки

         вышел с бутылкой

         шампанского бородатый

         поэт Перевалов

                         солнечный день

                         чёрная куртка

                         распахнутые времена

 

         х х х

 

         пиши:

         шагающие огоньки…

 

 

          тихий ветер

         унесёт слёзы

 

         тихое время

         унесёт нас в разные миры

 

         и только безумие

         разрушит меня

 

         х х х

 

         грибы живут

         чтобы их ели,

 

         мы живём

         ради любви

 

         х х х

 

          «Злые языки

         злее пистолета»

 

         а злое сердце злее

         злого языка

 

         х х х

 

         столько глупостей

         в ужасе наговорил

         что просто страшно

         и вот ещё ужас:

                   никого не люблю

                   никого не прощаю

                   такой одинокий

                   такой  чёрный…

 

         х х х

 

          Всё у тебя будет…

          Кроме сероглазого дурака.

 

         х х х

        

         свобода  мысли

         поступка  духа

         дыханья  сердца

         убийство  ложь..

 

         х х х

 

         вот красный нежный фонарь   огнедашащее копьё

         раскрытая мишень

         такая же безнадёга

                   полёт стрелы  тугого лука

                   и счастье – неправдоподобно  редко

 

         х х х

 

         Ахмад-Шах ручейков

         Наездник берёз

         Баязет безумных женщин

         Саади слёз

         Салах-ад-Дин

                            бесполезного поля

                            бескрылой любви

                            обнажённого сердца

 

         х х х

 

         Тонкий  умный Фёдор Тютчев

        

         Его стихи

         иногда спасают

 

         Когда любимая

         спасти не может

 

         или уже

         спасти не хочет

 

         или спасается

         от ветра тёплого ветра

                   твоей любви

                  простого света

                   пустого сердца

                   пустых карманов

 

         Они  родник

         бессмертного  огня

         Они  духовно сильней меня

 

         «Помедли, помедли, вечерний день..»

 

         И –

         «Боже, будь милостив ко мне, грешному!»

 

         х х х

 

         Тонкий умный Фёдор Тютчев

 

         х х х

 

         Осеннее ничтожество на улицах Екатеринбурга

         Грязь вперемешку с тараканьим снегом

         Бегут автобусы гремят трамваи

         Заводы дымят снимают кино  пьют пиво шарахают дамочек

          Нежно любят верных подруг

         Играют в театрах играют в театры

         В школах играют на деньги и сигареты в шапки и карты

         Дети в детском садике играют в «камень-ножницы-бумага»

         Русский  язык  всё  это терпит

 

         Болеют дети  болеют старые мамы

         На той же работе начальник пилит

         Или не пилит или всё пофиг

         Или работа тебя поглощает

         Что больше уже ничего не волнует

         Даже измена  твоей любимой

         Даже  дела её  её здоровье

         Цвет кожи прохожего негра

 

         Кто-то на «Форде» пешком на трамвае

         Кто-то на радио записал передачу

         Кто-то продажный пишет рекламу

         Без капельки правды огнями неона

         Кто-то считает меня развращённым

          Подонком  насильником  бездарем  другом

         Кто-то  товарищ настолько надёжный

         А кто-то и вправду надёжный товарищ

         Я знал таких, что меня не бросали,

         И знал таких, что бросали, как птицу,

         И знал таких, что бросали как камень

         Русское сердце всё это терпит..

 

         Жёлтая краска светофора под глазом

         Ещё извинишься  позову соседей

         Самое главное что тебя не будет

         Немедленно рядом  и что с тобой будет

         Мне не интересно что с тобой будет

         Она говорила  схватили за плечи

         И ты говорил тоже что-то такое

         Хватая за плечи рыдая и плача

 

         Русское сердце всё это стерпит.

 

         / Мужество Это когда его нет

         Когда есть страдание и есть терпение /  

 

         Стерпит и то, что любви не бывает

         Стерпит недружбу и дружбу между тиграми освобождения

         «Тамил Илама»  и  Джохаром Дудаевым в небе

 

         Стерпит и то, что ты меня не любишь

 

         Стерпит и то, что страшно придумать

 

         Стерпит и город в осенней хмари

 

         Стерпит и просто наш город.

 

         Синекрылая птица

         Огненная пламень

         Святая простота

         Светящаяся Муза

 

         Прости меня

                            прости прости прости

 

х х х

 

Жёлтый морковный сахар

 

Бумажного одиночества…

 

 

 

 

х х х

 

 

Слишком настоящая,

 

Чтобы быть женой…

 

 

 

 

х х х

 

Все люди светлые,

 

Но только самым тихим посвящаешь

 

Горькие и нежные стихи…

 

 

 

х х х

 

Татарский кетчуп

 

Немецкий нож

 

Славянское сало

 

Чеченский коньяк

 

Пушечное мясо

 

 

 

 

           

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  ЗАЗИМЬЕ

 

 

                                                               / Екатеринбург – Небо.. /

 

 

      Часть четвёртая

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                   «Любил… О, когда это было? Забыл.

                      Ну что тут такого – любил и любил…»

/ А.С.Кушнер /

 

 

 

 

 

 

 

                   «Я пил на полюсе, пил на экваторе,  –

                   На протяжении всего пути.

                   Так замети меня к едрёне матери,

                   Метель-метелица, ох, замети…»

/ Н.М.Рубцов /

 

 

 

 

 

 

                   «Это всё, что возьму я собой,

                   Это всё, что останется после меня…»

                                                                  / Ю.Шевчук /

 

 

 

 

 

 

 

 

         Тихая музыка полной луны

         Нас унесёт за соцветья полян,

         Из лесу домики еле видны,

         Небо простое, как синий обман.

 

         Белые волосы серых берёз,

         Белое золото звёздного дна –

         Сердце стучится до радости слёз,

         Сердце сжимается в точку зерна!

 

         Осень, ты время полночной любви,

         Первого снега и тёмной воды..

         Хочешь – рыдай над листвою, реви –

         Край до пришедшей к нам белой беды..

 

 

         *        *        *

 

         Автобус в малом городке

         Колёсами пузырит грязь,

         И листья на твоей руке

         Желты, как чёрной меди вязь,

 

         И звон стакана – стали звон,

         И дверь подъезда, словно пресс,

         Грохочет – ветер, как шпион

         С наганом, трахает подъезд..

 

         Ты так шпионов рисовал

         В тетрадке сотни лет назад,

         Ты всё на белом свете знал,

         Из окон глядя на закат,

 

         Ты видел жёлтые дымы

         И дождь зелёный, и тайгу;

         И ты – ты был таким, как мы,

         Каким быть больше – не могу,

 

         И всё имеет вес и звук,

         И девочка в десятый класс

         Идёт услышать шаг наук

         Едва ли не в последний раз.

 

*       *        *

 

         В пельменной за стопкой сидят мужики,

         И стружка на коже, и снег на висках,

         И дух ацетона сжимает виски,

         И якорь, и чёрт синевой на руках.

 

         А небо за окнами дыма черней,

         И вечер осенний зажёг фонари,

         И каждый из них молча думал о ней,

         Горел рыжий газ электронной зари

 

         На каждой рекламе, автобус ушёл,

         По сто пятьдесят – и пельменей, и грамм,

         И было им так без неё хорошо,

         Что оба смеялись осенним ветрам.

 

 

         *        *        *

        

         Я знаю, железка тут без проводов,

         И бегает дизель, а не электричка

         Меж старых, ещё довоенных, садов,

         На юг и направо от психиатрички.

 

         И знаю, налево – опять же на юг,

         Но люди подвесили синее к лесу,

         И искры, и ветер в колёсах, и звук

         Колес по железу.

 

         Там поезд несёт чешский электровоз

         В Челябинск, гремя, словно музыка Шнитке,

         И я там напился цикуты всерьёз

         В кофейном напитке.

 

         *        *        *

 

 

 

 

 

 

         *        *        *

        

Я приехал рано утром,

         Ещё рыжее не встало

         Солнце…

 

         *        *        *

 

         В твоих стихах совсем немного лжи,

         и в жизни –  тоже,

         и ты, задумавшись всерьёз, скажи –

         зачем по роже…

 

 

         *        *        *

 

         Как холодно, когда прошла война,

         Когда горит зелёная луна,

         Когда всё кашель и пусты качели,

 

         Весь город пуст до чёртиков, до дна,

         И Бога нет, и только сатана,

         И только  мыши на моей постели.

 

         Нет, я заврался, жив  Господь, Он есть,

         Он Царь Природы, Царь Небес и Далей,

         И плачу я и час, и два, и шесть,

         Что никогда не помириться с Галей,

 

         И было бы иначе, прилети

         Сюда метель с осколками снежинок..

         И ты – прости, прости меня, прости,

         Прости, прости, прости меня, Галина.

 

 

         *        *        *

 

         Умеешь плакать

         Умеешь бегать

         Умеешь серое небо..

 

        

*       *        *

 

         Бросила меня жена.

         Грустно, если болен сын.

         Да и ты – едва видна:

         На руке твоей часы,

 

         Маленькие, как  дракон,

         Стрелка впрятана в браслет..

         Эмпирический закон:

         Нынче – рядом, завтра – нет.

 

         Что-то лёгкое найдёшь,

         Чтобы было так легко,

         Так легко, как ты поёшь,

         Как туман и молоко,

 

         Так легко, что стоит жить

         Без любви или забот,

         Ибо это честь – любить,

         а печаль твоя – пройдёт…

 

         *        *        *       

 

         Люди шарахались вязкого слова;  

         Люди не знают огня  из былого,

         Разве фантастику счастья /бывает/,

         Разве что как  кто-нибудь умирает..

 

         *        *        *

 

         барабан фортепиано

 

         *        *        *

 

         Ага, зима, а снега ещё мало,

         И так  тепло, и холодно, и ты

 

         *        *        *       

 

         Болью звуки отдаются

        

         *        *        *

        

Когда я был настолько лоботряс,

         Что тратил деньги в уличном кафе,

         И думал: жизнь уже ушла, я Вас

         Увидел на плакате «под chauffé».

 

         Нет, под «chauffé» не Вы были,  но я,

         Вы были: в туфельках, и в платье до земли,

         И я – я был не алкоголем пьян,

         Но дальше меня под руки вели.

 

         И шёл, шатаясь, думал: «Ну и ну,

         Такая белая, такой огонь в глазах,

         Хочу её схватить себе в жену,

         Такая чистая, ка-ак русская слеза..»

 

         Не нужно хлопать.Не кричите мне,

         Что я поэт, что ночь представил днём..

         Я был изжарен на таком огне

         И заморожен был таким огнём.

 

         *        *        *

 

         А бывают ли женщины – ещё лучше??

         Только я про них не пишу песен,

         Только всё дремлю я – у снежной тучи,

         На сизом небе, в прозрачном лесе…

 

         А найти желалось бы  разве что – верность,

         Разве что – нежность, разве что – душу..

         А пока что, пьяный,  нахожу скверны

         И плотины Авгиевых конюшен…

 

 

         *        *        *

 

         Мятные художники

         добрей

         неверной правды…

 

 

*       *        *

 

         Я был в некрупном городке,

         Он летом допьяна красив,

         Он весь вмещается в руке

         Берёз или приречных  ив,

         Он из посёлков состоит,

         Две автостанции, гора,

         Ещё гора и пруд; дымит

         Завод подобием костра,

         И рядом церковь – у горы;

         Так, Духом,  Морем и Огнём

         Узнаешь в новые миры

         Дорогу говорящим днём.

        

         *        *        *

 

         Все радости, что не прощает тень,

         Обыкновенны;  ветер, как и ты;

         А я-то думал, ты звенящий день,

         А ты – ты  ночь! А ты, а ты, а ты!..

         А я – как видишь, я подряд живу

         В аффекте месяц, или даже два,

         Я в пальцами  снежки словно траву

         На части рву, снежки моя трава,

         И льдинки – моё белое вино,

         И пиво моё – слёзы на глазах,

         А ты.. А ты снимаешься в кино,

         Ты острая, ты злая, как фреза,

         Бесчеловечная, как фрезерный станок,

         Слова твои – центр тяжести смещён,

         Как у чеченской пули: душу рвёт;

         Всю доброту с души; светись ещё;

         Ты мой корабль.. ты мост.. ты самолёт.

 

        

*       *        *

         Зимою город сжат едва не в точку:

         дома близки, заборы и машины,

         а загород растянут на века,

и можно трогать город пальцем века…

 

         *        *        *

 

         Грохот дымной ликинской арбы;

         Красный дым из жиденькой трубы,

                               охрой перекрашенная площадь;

         волны короткие; просто

                                школьницу бы…

         Старая плотина;

                                послепотопная автолошадь…

 

 

         *        *        *

 

         Два часа на дизелюге

         Ехать по дороге вьюги –

         – Станции редки;

        

         Прочитай стихи подруге,     

         Заморозь о сердце руки:

         Оба дураки.

        

         Никого уже не бойся,

         Не волнуйся, беспокойся,

         Больше не проси,

 

         Изменяйся, перестройся,

         Убирайся, успокойся,

         Ноги уноси.

 

         Что везу я в этот город?

         Боль свою, огонь и холод..

 

 

         *        *        *

 

         Ты просишь соседей со мной «разобраться»,

         Когда-то могла  в  моих  снах  затеряться,

         Когда-то мы в проруби  вместе  купались…

 

         Добры и пьяны они – не «разобрались».

        

 

         *        *        *

 

         бывают  и  варианты

 

         холодно   беспардонно

 

         склавины  готы  анты

 

         розы   джазы   вороны

 

         армянские  девушки   магниевые  короны…

 

 

         *        *        *

 

         И помню, как был раз на Белой  горе,

         Стоял уже август; сказать – на дворе –

– совсем ничего не сказать; жил в лесу

Божественный Август; такую красу

Грибов пополам с первой жёлтой травой

Никак не объять никакой головой –

Настолько же необъяснима она,

Насколько же днём – голубая луна;

Я видел болото альпийских лугов,

И белых цветов словно белых снегов,

И астру заоблачных жёлтых полян,

Малину в горах, и с малины был пьян;

Европа лежала тайгой подо мной –

 – С  иною хвоёй и водою иной..

 

         Гора-то была как бы вся в языках,

         Лавины сходили зимою в веках;

         А летом, в конце, эти же языки

         Истоком служили сладчайшей реки,

         Речушки, реки, родника, ручейка,

         Тропинки в лесу прямо сквозь облака,

         Река заменяет собой водовод,

         Река пролетает любой огород,

         Река – до реки – сквозь поля под углом,

         Река омывает любой чёрный дом

         Из брёвен, построенный сто лет назад;

         Дома без ремонта стоят и стоят

         На жёлтой подошве, на склоне горы,

         Дома без хозяев, пустые дворы;

         Тагил далеко, вот и дачников нет;

         Коровы; и облако – дымом комет,

         Далёкой – на западе дальнем – грозой –

         – стечением рек бело-сладкой слезой..

         В Европе такая река лишь одна,

         В Европе обычно вода – невкусна,

         Опустишь ладони – достанешь до дна,

         Посмотришь на дно – небо как из окна.

 

         Я видел небесную эту красу:

         Река, и тайга, и посёлок внизу

         (Зовут Белогоркой, в нёт мужиков,

         в нём бабы натружены до синяков,

         а всех мужиков ещё в тридцать седьмом

         оставили в мире настолько ином,

         что страшно подумать, но всё это так:

         восьмой километр, мёртвый западный тракт,

         далёко отсюда и ближе к Москве,

         ногами к ногам, голова к голове),

 

         И дальше, чуть дальше – посёлок другой,

         Там редкие сосны, там тоже тайгой

         Пропах синий ветер, там эхо сосной

         Откликнется, если ты родственник льву,

         Ты в осени бредишь кричащей весной..

         Ты видишь упавшую в Космос листву;

         И вот я в своём суперграде: снега

         поют за окном, полыхает пурга,

         и видимость – разве что дом напрямик,

         и лето уже вспоминаешь из книг,

         и старый автобус, и тень облаков,

         осенний  грибной  запах дальних веков,

         и август, и астры на Белой, и тишь,

         в какую по лесу на склоне летишь..

         Посёлок Уралец, простые дома –

–  пожрала пришедшая в память зима,

и год с той поры не один проскакал..

Я был на горе. Я любил. Я летал..

 

 

*       *        *

 

         вот

         дворы  перекопаны

         выпал  снег       помню грязное зло

         ремонт теплотрассы   окна

         а дома тепло

         тепло…

 

        

         *        *        *

 

           больше всерьёз не могу! –

                                      а город уже отцвёл

         больше не прибегу      

                                      а трамвай в Аргентину ушёл

         привычно так  ещё  лгу

                                      а ты

                                      ты, так, хорошо…

 

         *        *        *

 

         Ты книги добрые читала,

         И знала, что добро такое,

         Как карандашик из пенала,

         Торчит всегда  – не скрыть рукою,

        

         Не спрятать молниями-швами,

         не закопать среди песков..

         Добро должно быть с головами

         и сердцами – без кулаков..

 

         Добро из человека хлещет

         как синий ливень в первом мае,

         такие вот простые вещи,

         а люди их не понимают,

 

         Они цепляются за зелень

         или рыжьё металлов жёлтых,

         и еле-еле, еле-еле

         у них на сердце видишь золото…

        

        

*       *        *

        

         Как мало места для рассвета!..

        

 

         *        *        *

        

         вспомнил одну знакомую

         хорошая

         что бы такого для неё

 

 

         *        *        *

 

         Утро  бесколёсное, утро пешеходное!..  

        

         Беглое, толкается, шагом, несвободное,

 

         Светлое, морозное, серое, беззвёздное,

 

         Доброе, кричащее – утро настоящее..    

 

                  

 

         *        *        *

 

         Ты разберись, ты… ты…   ты слаще груш,

         Потоки денег ли, потоки света..

         Ты капелька первоапрельских луж,

         Воды на белом снеге разогретой,

 

         Ты вспомни – плоть от плоти той воды,

         что каждый год сбегает к синим льдинам,

         и есть,  наверное,  наяда  рек, есть – ты,

         русалка  русская, нептунова ундина..

 

         В глазах твоих –  весенний это жар

         Летящей песней обернулся птичьей;

          О синий смертный страшный Божий дар,

         о это синекрылое величие!..

 

         Трясёт от звука, словно на горе

         Пылающей подземный огнь играет,

         Идёшь в октябрь – и пламя в октябре,

         Идёшь в ноябрь – и весь ноябрь сгорает.

 

 

 

         *        *        * 

        

         На  небе  пылающем  жёлтые храмы

         Небесной  Царице  рисует  закат,

         И  город ещё одно  действие  драмы      

         закроет,  забудет;  забьёт на века,

 

         прискачет домой,  отойдёт,  перепьётся,

         и вечер покатится  в  грязный  кирпич

         чернеющим эхом..  Художник смеётся:

         земное – подделка, штамповочка, кич..

 

 

 

 

 

         *        *        *

 

         луна

         милиция

         луна

         гитара замолчала

 

 

 

 

         *        *        *

 

         возле дома моего

 

         уголовники ночами

 

         весело поют

 

         *        *        *

 

         Вот и всё, мои родные,

         Кончились огни дневные,

         Вот и правда вся

 

         Улетела в дни степные,

         В ночи чёрно-нефтяные,

         Эхо унеся.

 

         Ничего не остаётся,

         Всё нежнейшее порвётся,

         Если махом рвёшь;

 

         Любит, кто дотла смеётся,

         Кто зовётся-отзовётся,

         Даже если нож…

 

 

 

 

 

        

         *        *        *

                                      Васе Чепелеву  

         четыре человека

         одну и ту же историю 

         рассказали по-разному

         но ты     ты запомнил

        

         один умер 

         другой растолстел

         третья дура

четвёртый спился

 

         так ты и превратился

         в странствующего суфия

 

 

 

 

 

 

*       *        *

 

         раскроши птицам пирог с брусникой

 

         улетят  не поверят

 

        

 

         *        *        *

 

         трамваи  не наполнены   не пере

 

         и снег  капели  оттепели  верит

 

         и прозу твою я не прочитал

 

         её название замёрзший город

 

 

         мы оба твари  а точней без пары

 

         железные  твои  такие двери

        

         нет сорока секунд на голове

 

        

 

 

         *        *        *

 

         зимняя гроза

 

         деревья разлетаются на куски

 

         в городе  а  страшно

 

         зато  после

 

         изумлённое небо

 

         радуется закату

 

*       *        *

                                                        Памяти Бориса Рыжего

 

         Прощай, ты не придёшь, я не умру,

 

         А тот, кто умер, написал об этом;

 

         Он жил как факел на большом ветру,

 

         Он не любил меня – но был  Поэтом.

 

 

         Теперь о нём слагают корабли,

 

         И сравнивают реки и рубашки,

 

         И листья книг оттенками земли

 

         На фляжке с небом, на стеклянной фляжке

 

 

         Он похоронен на своей земле.

 

         Ночами в облаках стихи читает.

 

         Десантник на  воздушном корабле.

 

         Корабль  ещё как не,  но улетает

 

 

         *        *        *

                                     Памяти ДК Автомобилистов

Приходят новые кумиры,

У них совсем иное время,

Они на время смотрят – шире,

И шире – на  них смотрит время.

 

Мы – были проще, и нахальней

Искали правду вдохновения,

И оттого-то всё печальнее

Грохочет колокол забвения.

 

*       *        *

 

Остаивай свою беду

 

По снегу белому пройду

 

Когда он ляжет на песок

 

На след трёх миллионов ног

 

 

 

Когда гармоники машин

 

Растают  в  никакой тиши

 

Обсерваторской горки  тьма

 

Накроет ближние дома

 

 

И только запад это свет

 

Ещё какой!  Такого нет

 

И ты свободна и чиста

 

Как снега белого верста

 

 

 

*       *        *

 

Не ускользай   ты ненадёжна

 

Но без тебя жизнь невозможна

 

 

 

 

 

         *        *        *

 

солнце, конечно, неправда

верлибры, конечно, тоже

 

 

*       *        *

 

машины

серьёзные люди

несчастья

 

народ решил

что раз я без «Форда»

так пью

и разговаривать со мною ни к чему

 

 

*       *        *

 

монах всегда воин

 

 

*       *        *

 

Цивилизация абсолютна

 

абстрактна абсурдна бестактна

 

всё кругом

 

приспособлено к жизни

 

бетон   камни

 

беглые машины

 

окраина города

 

а отлить негде

 

 

         *        *        *

 

Скоро Новый Год

 

Я –  один опять

 

С мамой купим торт

 

Поедим и спать

 

 

Дети во дворе

 

В черень-высоту

 

В огненной игре

 

Звёздную версту

 

 

Маленьких ракет

 

Пустят: хорошо

 

Тихий  громкий  свет

 

Всё же год прошёл

 

 

Пусть там за окном

 

Прыгает народ

 

Булькает вином

 

Это ж  Новый Год

 

 

 

 

 

 

         *        *        *

 

…грустная талая вода в ноябре

скоро пройдёт: замело на дворе;

снежно и нежно на снежной заре;

дело в Царе…

 

 

*       *        *

 

Просто стихи городские печальные серые

Верую верую верую верую верую..

 

 

 

 

*       *        *

 

Эта лирика твоя

нежная и глупая

 

 

 

 

*       *        *

 

есть что-то нежное в кавказцах

без автомата и ножа

 

 

 

*       *        *

 

доброго историка с вином

 

 

 

*       *        *

 

Пушкина, 12

Полдень или Полночь?

 

 

*       *        *

 

Смешно но если стать монахом чёрным

 

Никто из близких не поймёт зачем

 

Я в юности смотрел кино такое

 

Где порнография с эротикой дружили

 

И в общежитии картошка полыхала

 

 

Тут жили очень грустные стихи,

 

И жгли насквозь, и я их уничтожил…

 

 

 

ТИХАЯ  ТЫ

 

И мыши

              От меня ушли,

И тише

              В небе корабли

Гремят винтами,

И крыши

              Ручейком земли,

в Апрель цветной

                               проистекли,

Печаль-дождями.

И ты, Апреля синева,,

Апреля дщерь –

                          – всегда права –

неодинока:

                    С тобой – и дождик, и листва,

                   река Исеть, река Нева,

                            река Ока,    река Москва

         и Око…

 

 

        *        *         *

 

          А мне – жизнь без тебя – смешным-смешна…

 

 

 

 

*       *        *

 

принёс стихи рабочим на заводе

страшно матерились

мата, говорят, много

 

 

 

 

*       *        *

 

зелёный чай

 

как выражение души

 

 

 

 

*       *        *

 

бывает Дед Мороз

и мир в Афганистане

 

 

 

 

*       *        *

 

.. в древнем рецепте читаешь:

«.. закаляй меч, погружая в плоть юной рабыни..»

 

Правильно, погружай

 

 

 

 

*       *        *

 

сердце  глазастое  сердце

 

огромный росляковский док

 

запомни

 

 

 

любовь   извечный   плагиат

 

катер  катится    слёзы  катятся

 

русский флаг Святого Андрея

 

 

 

вечный ветер

 

вечный вечер

 

скоро ночь

 

 

 

 

*       *        *

 

я люблю радиолампы

 

старые приёмники

 

 

 

*       *        *

 

ну

давай      кашалотов показывай

 

озеро синеглазое

         *        *        *

 

Этой ночью

 

этим  днём

 

не приду

 

играй с огнём

 

 

джаз  мой

 

улица  моя

 

серая

 

огромная

 

 

 

*       *        *

 

редко к маме приезжаю

 

 

 

*       *        *

 

много  света

много  радости

 

валерианы не хватит

 

 

 

 

*       *        *

 

про любовь

это не стихи

 

 

         *        *        *

 

скаляр  и  вектор

 

любовь  и  школа

 

водка  и парус

 

 

 

 

*       *        *

 

снежная переписка

 

 

 

*       *        *

 

любовь

спасение

не видно

 

 

*       *        *

 

                            «Все люди  –  евреи» /Роман Тягунов/

 

все люди чечены

 

русские   евреи   немцы

 

но в каждом

сидит пуштун

 

 

*       *        *

 

 

 

 

 

         *        *        *

                                               Памяти Бориса Рыжего

он фразы до конца не говорил

 

но голос его бил, губил, сверлил

 

он был известен   всё что мне известно

 

так это только то, что он любил

 

и что писал   легко и интересно

 

и прямо  и  печатали его

 

и водка  девы  больше  ничего

 

но  образы   но память  сохранила

 

его  любимая  но  имя   сберегла

 

она его  когда-то  приманила

 

но удержать  приманкой не смогла

 

и он сорвался  и  опять  попойки

 

рубашки  сцены   звуки  имена

 

записка  /человек такой нестойкий/:

 

«Я вас любил.. без дураков»..  хана

 

но ты     ты веришь  в то что он хороший

 

ты  знаешь  всё подробно  наизусть

 

и  больше  чем  все  мы  и  даже  больше

 

чем   ветер   время  эхо  пальцы  грусть

 

 

 

*       *        *

 

писатели  смешные

 

пьяные   бездарные

 

бессмертные   битые

 

стёкла  на  языке…

 

 

 

 

*       *        *

 

Нетронутая  раковина  любимой

 

фара дальнего света

 

зовёт и зовёт    мимо

 

через снег   вспыхивает    нет ответа

 

через город     вечность     планету

 

 

 

 

ОЧИ  ВЫЦВЕЛИ

 

 

Очи  выцвели.   Душа увяла.

 

Губы  губ – никогда не коснутся.

 

Были рядом – безнадёжно мало,

 

И пришлось – присшлось, пришлось! – проснуться…

 

 

 

 

МИМО  МОРЯ

 

Любовь никак не выразима,

 

Одежды и надежды – мимо;

 

Так жизнь проходит мимо горя;

 

Так ты проходишь мимо моря…

 

 

 

СЫРО

 

Сыро в мартовской вьюге

 

В городе, да и везде…

 

Нет у меня подруги,

 

Недостаточно спирта в воде!

 

 

 

ПЛАЧЕТ ДУША

 

Плачет душа: целоваться охота с душою…

 

 

 

СОТОВЫЙ МЁД

 

Ты – словно сотовый мёд,

Кто тебя замуж возьмёт,

Скоро узнает: плотней

Дух твой коричневых дней;

Тянется; к небу прижмёт;

Огненный сотовый мёд…

 

 

 

 

ОГНЕННАЯ ВОДА

 

Огненная спит вода –

 

 – выпита, и допьяна;

 

красота ценна тогда,

 

когда – верна, верна, верна…

 

 

 

 

 

*       *        *

 

Не смейся   быть   таким    каким   когда-то

 

ты был    когда ты был   самим собой

 

и атом неба    этот твёрдый атом

 

он твой

 

 

и электричка   поезд   самолёты

 

они твои    мир  ощущаем  да

 

и двери отворятся    и  ворота

 

и раковина девы   и  звезда

 

 

и ты ещё  пройдёшь  иголки ушко

 

чтобы залить  огонь  внутри огня

 

и плакать вместе  в тёплую подушку

 

до танца  набегающего дня

         *        *        *

 

чуть-чуть

 

тик-так

 

бардак

 

 

*       *        *

 

Прочитал вчера старые слова

 

Курицына о Рыжем

 

«Борька за Ромкой»

 

как просто

 

«мышка за бабкой»

 

Курицын – за бутылкой

 

непроизносимо

 

самоцензура

 

 

Вот ведь как просто

 

умер отозвался

 

слава пришла

 

на то ты и критик

 

 

         а мне часто снится

 

         Тагильский пруд

 

         и  вкус  халвы

         *        *        *

 

         ага  ага

         зачем  ага

         дорого

         солнце

         ты  дорога

 

 

 

        

         *        *        *

 

         катер  в  коричневых  плавленых  водах

 

         лето   без лифчиков   девки     свобода

 

         с пруда загаром и пивом несёт

 

         белый и тёплый огонь небосвода

 

         буйная  чахлая   полуприрода

 

         всё…

        

 

 

 

*       *        *

 

Бетонный пол – промокшая дорожка;

 

Старое зеркало;  ещё немножко;

 

 

смешно так:  добрые вахтёры

 

пускали  слушать твои  песни…

 

Летящие твои шаги… Коридоры,

 

Лестницы…

 

*       *        *

 

 

Вышло:

 

спокойно

 

расчётливо

 

сердце  стучится;

 

 

 

Правда:

 

спокойно

 

расчётливо

 

и ни к чему…

 

 

*       *        *

 

огонёк свечной

огонёк речной

 

я хочу жену

я в  снегах тону

 

 

*       *        *

 

в твоей улыбке помню много света

 

и ты была намного проще

 

в пурпур и серебро и небо

 

и Богу Вечному…

 

 

*       *        *

 

О  Боге

 

молчаливо

 

 

о  Боге

 

торопливо

 

 

пока ещё

 

пока

 

 

репейники    крапивы

 

цветы уральской сливы

 

и облака

 

 

*       *        *

 

курить    гонять на мотоцикле

 

одеколон  и  самогон

 

бензин понюхать

 

это юность

 

а где любовь?

 

на мотоцикле

 

с немецкой псиной гуляет

 

гэдээровская овчарка

 

про Штирлица

 

поехали завтра

 

в кино целоваться

 

и  на  картошку

 

и  на морковку

 

и  на турнепс

 

и  на овощебазу

 

в хлебный магазин

 

в городе один только дуб растёт, да и то это ты

 

частый сектор

 

сахар  масло  велосипед

 

всё по талонам

 

на велосипеде

 

 

 

 

 

*       *        *

 

Пачку на пачку –

 

вот был вопрос

 

цыгане  жевачку

 

Польшу  мороз…

 

 

 

*       *        *

 

Небольшой городок    плодово-ягодное рекой

Антенны на крыше  женщины такие

                                     в  демисезонном пальто, и я такой

                                     зимой и летом одним цветом: нагие

короткие волны      самстроевские терема

одноэтажные дома    маленький заводик   она сама

 

(не) (как хочешь)  люби   проси   верь    смейся   бойся

 

участковый  раскланялся       не беспокойся

с  рыночной  самогонщицей      лики светлы

 

цветы на колхозном рынке    водка из-под полы

 

 

 

*       *        *

 

железяки на свалке   искать страшновато

 

менты на дороге

 

и уважаемые всеми девочками ребята

 

бьют по очкам    детские тревоги

 

было когда-то…

 

 

 

*       *        *

 

Улыбка   ветер   снежноглазый

 

душа   надежда  ни к чему

 

рассказывай  любовь  рассказывай

 

а я пойму…

 

*       *        *

 

Мы  безбашковые амбалы

 

мы никчемушные кидалы

 

мы просто так

 

 

 

а вы   вы  львы    вы  ёлы-палы

 

а мы    с тюрьмы   мы вышибалы

 

вы зазыватели в кабак

 

 

 

пускай все корабли смеются

 

плыви в дожде      в дожди плыви

 

сердца из глины разобьются

 

вы – не имеете любви

 

 

 

монеты  стёрты    водки тусклы

 

глаза   сгорели     может быть

 

вы этой  правдой   ложно-русской

 

сломали  веточку: любить..

 

 

*       *        *

 

 

 

 

 

 

*       *        *

 

три  очень одиноких человека

 

десять пустых бутылок

 

 

 

 

*       *        *

 

Осень   путешествие    проводы природы

 

алкоголизм  –   движение   очарование  души

 

стихи   это пинок  народа

 

сладкая   горечь  огня   в перебродившей ржи..

 

 

 

 

*       *        *

 

Слышишь   в кармане

Ещё есть десятка

Счастье  по пьяни

(«Й» краткая..)

 

 

 

*       *        *

 

«нестоличная» литература?

А «Нестоличная» водка?

 

 

 

 

*       *        *

 

очень остро

 

очень скоро

 

осень пёстрая

 

заборы

 

 

листья  ветра

 

голос литра

 

рёв  автобуса

 

и город

 

словно дождик злой – за ворот…

 

 

*       *        *

 

Побежим по дороге к Хребту

 

Там деревья  бегут  в высоту

 

Это сорт говорящей травы

 

От Анадыря и до Невы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

           ПОЛ-ШЕСТОГО

               / Поэма /

 

1.

 

В глубинах города  где вечереет мгла

рога троллейбуса клубятся люди бегло

и знают то что тайна что могла

ты подарить но вот заря померкла

и лишь на верхних ярусах стекла

ещё горит ещё огонь извергла

и всё сошла под землю умерла

теперь над городом чернеющее зеркало

 

 

Сквозь  черноту   легко-легко пройти

не замечая дальних расстояний

найти ещё-чего на полпути

меж  снега  камня ветра и страдания

вот первая звезда зажглась свети

о зимняя такая эта мания

быть посреди  огней  быть посреди

братан есть рубль  быть посреди  братания

 

Бог так велик, что ветер языком

неведомым смеётся, вьюгой бреется

Всё кажется всё близко   далеко

не видно больше ближнее виднеется

она любила бегать босиком

по снегу любит и  сейчас  надеется

так закалиться  так совсем легко

бежать в ночи нагим  всё тело греется

а я остался круглым дураком

а ты мне говоришь: всё перемелется

Бог так велик, что лишь одним зрачком

покрыто небо, и зрачок шевелится

 

 

 

О ты Снегурочка уральская зима

Вечерний час когда замолкнет колокол

и фары впялят зенки на дома

плетётся  его тащит солнце волоком

о ты   ты недотрога   ты сама

вечерний снег   не рифма   хуже   золото

ещё капуста  рыба и хурма

в лотках кавказцев  и висками молотом

в висках гремит гремят шаги дерьма

у сигаретной лавки  свет на холоде

 

 

Я потерялся в городе своём

я растерял слова и выражения

и денег нет и ничего не пьём

и всё равно душа как без движения

замёрзла   ей одной не как вдвоём

одной душе тоскливо до смердения

я затерялся в городе твоём

я растворился без обнаружения

наукой ли  изысканным чутьём

не обнаружен  тихое скольжение

 

 

Я растерял ключи от языка

и проездной на месяц зуль-карнайновый

я позабыл что я твоя рука

что я такой  обычный  но потаенный

что я с тобой  светлее светляка

а так темно зима трамвай окраина

почти Китай или почти Америка

так далеко или почти Украина

так далеко что больше ни глотка

но глотка уже жаждет и надраена

большими литрами пенистого песка

песчаной жидкости не пей она отравлена

 

 

 

Любовь – твой крест, твой дух, твой дом, твой цвет,

Твоё несчастие, болезнь и наваждение…

И одиноко и надежды нет

на очищение забвение прощение

и жидкость кончилась и больше нет монет

и нет бумажек или невезение

домой вернёшься и погаснет свет

перегорела лампа настроения

твой блюз угас твой перегар пропет

твой друг богач твой ветер опыления

зацвёл как это/т/ вечный фиолет

на небе городских садов забвения

Так много было дней, так мало лет!

Ты любишь, я люблю – а кто мы, тени…

 

Я знаю мира нет как нет и нас

и мира между нами и такого

что связывало нас и лунный глаз

прикрыт до месяца и ровно пол-шестого,

шестой уже, и дымно, и погас

прошедший день, и ничего не ново

и ничего волшебного я пас

потоки Леонид  я нарисован

метеоритной пылью метафраз

метафор Метелёва очарован

но – полшестого холод педераст

но – полшестого ровно полшестого

 

Так,  черкани в блокнот:  трамвай сбежит,

Как вечная неуловимка речка

Как жаворонок в притагильской ржи

Как Галино нейтронное сердечко

И ты спешишь поймать за свет вагон

Такие сложные танцующие демоны

Помолишься глазами – и бегом

Ну, полшестого – половина времени,

Закрой глаза – её там нет, кругом,

Её душа прочней огня и кремня..

2.

 

Летящим (в щёки) ледяным зерном..

Мой ангел, жжешься ты огня больнее.

Ты бисер вышиваешь за окном

при свете лампы белой ты белее

ты белая и белым тем вином

я к снегу приоконному приклеен

Но ты не слышишь эха всё равно

и страшно мне и сам Амур смелее

а я   я трус  в руке моей вино

с вином теплее   ну и веселее

Вино не ты    ну, верное оно

вино люблю и я вину милее

испорчены картофель и пшено

и иногда бывает даже злее

чем ты печаль моя огонь-жено

ну Парковый  бетонная аллея

Актриса современного кино

Глаза и дух глубин речных синее

 

А тополя – подставки для луны

Луна как символ женственности неба

Всё это словно свечи зажжены

и полыхают и зима нелепа

нет невозможна медленные дни

так коротки  так ночь сияет слепо

огнями снега   из-за туч видны

куски планет  ахейского Эреба

и люди перед Кроносом смешны

как эти стоэтажки перед небом

как перед окнами твоими мои сны

как на столе у негритоса репа

как положенье любящей жены

в пространстве сплетен и дурного трепа

 

 

 

 

 

Я не приду  не постучу  боюсь

что не любим  не нужен  только слёзы

и нет надежды и печаль и грусть

и я ломаюсь  компромиссы позы

бывает ночью весь в слезах проснусь

я сам себе нелепые вопросы

я не звезда  я больше не вернусь

и возвращаюсь из печали в слёзы

 

 

Не жду  боюсь  одна ты  не одна

мне всё равно  не всё равно   не знаю

была бы  ты   невеста  и  жена

сбежала  за пять тысяч лет до мая

неверная  кому ты не верна

ты всем верна  как верно понимаю

неверно  я солгал  я пью до дна

остаток пива  тихо улетаю

Шепчу слова беззвучно: глубина…

Или – простая русская святая?

 

 

Последний след последышей зари

на западе прикочегарил тучи

смотри через окно и не смотри

я никого не знал на свете лучше

нет знал  нет я не знал  не ври  не ври

не ври  а от   сам от себя  получишь

сейчас уйду  всего-то раз-два-три

а у Гийома про неверных - круче

«.. несчастного в любви»  «..гори, гори

звезда любви приметная» мой ключик

 

 

 

 

 

 

 

3.

 

А если света нет  в  окне  тогда

печалюсь  и  стою тут   незаметен

замёрзла на щеке моей вода

Дух Утешитель вечно безответен

Ты не вернёшься больше никогда

В мои ладони  В этом снежном свете

Застыли зимние такие города

И я замёрзну без тебя о Мете

 

 

А ты поёшь о смерти и любви

Апологетика убийства и разрыва

Порви мне кожу  Жилы разорви

Фальшиво   всё фальшиво   всё фальшиво

Разрыв  разлука   небо объяви

виновным  нет уж лучше молчаливо

уйти  окно горит  скажи живи

как есть о чём я всё приливы и отливы

живи как есть   за город позови

за город на белеющие нивы

снега огня в белеющей крови

Апологетика облома и надрыва

 

 

Граница между золотом и ржой

я без тебя  душа моя разрушен

я просто груда мяса  пребольшой

кусок хрящей  мы  выжженые души

топчу снежок  пью стечу  ем  снежок

ты никогда меня не обнаружишь:

я невидимка  я такой смешной

что я прозрачный /ну пускай снаружи/

я не такой как все    увы, иной

неправильный  бесстыжий и бездушный

 

 

 

И если даже выглянешь в окно

Темно  шумят   с  овчарками  гуляют

Смешно: я невидимка;  да,  смешно

но так  друзей  теряя  потеряют

ты не увидишь   а !   всё решено

аккордеон   гитара ли   играет

безумная  счастливая  жено

и город крыша моего сарая

 

 

О зимняя нелепая гроза!

Душа в улитку-прудовик свернётся

такая женщина  что  к сердцу привязать

её нельзя  как шарик оторвётся

и что ещё о ней могу сказать

если смеётся без меня смеётся

я только лишь для слёз или до слёз

и белых  и  огнеопасных роз

она ко мне о если бы вернётся

зимой цветёт овсюг или овёс

а летом снег и снегом назовётся

 

 

Прощай  прощай любимая моя

я потерял счёт смыслам жизни дальше

везёт гремит трамвайная змея

ты настоящая а я ненастоящий

и тихо прочь домой уеду я

и полшестого день как был вчерашний

 

 

Прощай прошай прощай прощай прощай

Прости прости прости не умирай

 

16.30          23 ноября 2001 г.,

    вечер, когда я не пошёл на твои

    Посиделки..

                                                        27 января 2002.

           

 

            *        *        *

 

         Бело-голубое дно

         екатеринбургской тьмы:

         ранне-зимнее вино

         поликлиники, тюрьмы,

         перекрёстка, легковых,

         грузовых и пеших, дым,

         гарь тебя бабах под дых –

–  выйди из огня сухим.

 

Провода, и мостовой

эхо – талая моча,

и троллейбус, чуть живой,

тихо ноги волоча,

вполз на Репина.. Смотри:

даже днём висит заря,

крылья у такой зари –

– пешеходы ноября.

 

 

 

*       *        *

 

Я не пойду сегодня на обед,

Не потому, что денег больше нет,

А просто так, поскольку неохота;

 

За окнами ноябрьский демисвет,

Нет, семицвет, оранжефиолет;

А я бездельник; а вокруг – работа..

 

И дни мои, и ночи–вечера

проходят так бездарно, как проходят,

каким пустым был день позавчера! –

– и  завтра ничего не происходит,

 

и лишь сегодня день скрипит–поёт,

отсвечивает блеклым и спиртовым,

струится в окна разведённый йод;

ну, здравствуй, ну, привет, давай, здорово..

         *        *        *

 

Как мало нужно человеку

для утешения души:

фонарь, канал, петлю, аптеку

и тихий шёпот: «Не спеши..

 

Ещё не пропиты все вещи,

и книги ещё есть  /аж груда/,

и потолок в звездистых трещинах

не выдержит /не трожь/ Иуду..»

 

 

 

*       *        *

 

и коньяк есть дагестанский

и задёшево

 

 

 

*       *        *

 

Я книги раздавал читать друзьям,

друзья мне часто их не возвращали;

а я такая тихая змея:

сержусь на них, но яда – не видали..

 

 

 

 

 

*       *        *

 

Сиреневое утро:   след свинца

тетраэтила в небе..    Всё чужое.

Я хуже героина.. Подлеца

обёртка шоколадкина – не скроет..

 

 

 

 

         *        *        *

 

Враньё по мелочам –

всё равно враньё…

 

 

 

 

*       *        *

 

уже чужая жизнь прошла

 

 

 

*       *        *

                           

народные песни твои

глаза твои неборека

низкие такие слои–

–стые мягкие – облака..

 

 

 

*       *        *

 

любое общество – печально

 

 

 

*       *        *

 

всё дальше друзья

всё ближе отчаянье

 

 

 

*       *        *

 

Улыбаться  чуть не  разучился…

Улыбать других…

Глупый: русской водкою лечился…

Псих.

         *        *        *

                           

Тихие нежные дни..

Падающие вечера.

В окнах – электроогни,

жёлтые, как и вчера..

 

 

 

*       *        *

                                    

дриада перед Аполлоном

в смешной и интересной позе

а я подглядывал шпионом

как у бессмертных на морозе

 

объятия бессмертных – камень

и лёд и ветви в небе тают

и тают  боги в снеге сами

и тихо-тихо улетают

 

 

 

*       *        *

 

пока ещё не кончилась вода

 

пока ещё глаза устали слышать

 

что ни за что нет дружбы никогда

 

и на земле и выше…

 

 

 

*       *        *

 

в чём

смысл

печалюбви?

 

 

         *        *        *

 

запрятался в снег

 

 

 

*       *        *

 

Рыжий мёртв

А я что, Рыжий?

 

 

 

*       *        *

 

человека  человек

очень нежно   потихоньку  бил

 

 

*       *        *

 

пьяные компании

 

бывают разные

 

а ум губят равно

 

 

 

*       *        *

 

ноябрю хана

 

а мне?

 

 

 

*       *        *

 

правильно    бесстыдно

 

 

 

*       *        *

 

есть очень простые поступки

чтобы вылечить любые слова.

 

 

 

 

 

 

*       *        *

 

разным красным девицам

 

разные слова

 

равные белые слёзы

 

печальная голова..

 

 

 

 

 

*       *        *

 

Душа страшна:

огнеопасна,

Любовь смешна,

любовь прекрасна..

 

 

 

*       *        *

 

иллюзорно

не спастись..

 

 

 

 

         *        *        *

 

А в Санкт-Петербурге фестиваль

такой вот христианской музыки:

 

баптисты какие-то новые,

не православные..

 

Слушаешь –

– сплошное беснование..

        

 

         Если вдумаешься в тексты, слышишь

сплошное порицание Христа

и никакого смирения.

 

Куда выше:

 

«Богородице Дево, Радуйся,

Благодатная Мария, Господь с Тобою..»

 

         Боже, прости меня..

 

         А эти юные раскольники

почему-то думают,

что музыка с фестиваля

и есть рок’н’ролл..

 

Если и есть, то какой?

 

Интереснее рок’н’ролл –

– голубое небо,

и летят в нём Тихвинские купола..

 

 

 

 

 

 

 

 

 

х х х                             

 

Вода стирается с души

в карандаши и авторучки;

и ты пиши, пиши, пиши,

как интересно до получки,

как неподкупен проездной,

как день белеет и дымится,

как дышишь ты своей страной

и запах – длится, длится, длится…

 

 

 

 

х х х

 

Опростела душа, побелела,

Очерствела, никто мне не мил..

Разнадеялась, перегорела,

Перетёрлось всё, перелюбил..

 

Ты забыта, забыта, забыта,

Ты запомнилась мне навсегда;

Ты горела прозрачней болида,

Перечёркнутая звезда.

 

 

 

 

х х х

 

Рома гром и водки пепел,

Между стволиков и ветел

В иглах дней грядёт

Светло страшен, страшно светел

/я его намедни встретил/

врио Новый Год…

 

 

 

 

 

х х х

 

Путешествуя, встречаешь

Серые дома, людей;

Сердишься, не отвечаешь;

В глупости – не затвердей:

 

Перешагивая реки,

Проедая облака,

Вдруг найдёшь – реснички, веки,

Девичья рука…

 

 

х х х

 

Небо, небо – непустое!

Были  мы на небе – двое,

Мчались –  неба сквозь..

На закате – золотое;

Огненная, что с тобою,

Почему  мы врозь?

 

Небо, небо – не молчи же,

Не молчи же, говори же,

Правду расскажи..

Почему, кто небу ближе,

Ближе к смерти? Тише, тише,

Тише тихой лжи…

 

х х х

 

Царь ли рыцарь?

Царь – рычащий:

Копья, лица,

В морду, чаще..

 

Бронь, погоны,

Зелень, раны,

Ветки, кроны

и душманы..

 

 

х х х

 

Каждое слово – 

– бурая соль,

птица без крова,

крыльева роль,

крылья литые:

металлолом;

гнёзда пустые –

– сбиты крылом.

 

Мнится-случится:

Тёмная птица,

Бурые крылья,

Чёрные лица..

 

 

 

х х х

 

Песчаное шоу: не падает снег.

 

Город чернеет: почти как судьба,

 

И ты, человече, б/у человек,

 

Ещё выживаешь в рубашке раба.

 

 

 

Дурацкое шое: стальные рога

 

Троллейбуса – небо бодают впротык,

 

И ты, б/у раб в колпаке дурака,

 

Увидел, ушёл, улетел в так и тик…

 

 

 

 

 

х х х

 

Твои вечера – без меня – каковы?

 

Цветы разнотравья, декабрьской травы,

 

Травинки из снега и веточки льда,

 

И эта разлука – уже навсегда..

 

 

 

И ночи твои без меня – почему?

 

Я падаю вечером в город-тюрьму,

 

Где небо как в клетке и запрещено,

 

Где твёрдое липкое гадкое дно,

 

 

 

Где гарь накипает на крылья машин,

 

Где соль разъедает пространство; смешным

 

Мне кажется  каменный город-тюрьма;

 

Смешная разлука;  смешная зима..

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

х х х

 

 

Ночью напрямик

 

звёзды и лучи,

 

волны тихих книг -

 

радио, молчи.

 

 

 

Шорохом  змеи

 

радио льёт тьму.

 

Новости твои

 

вовсе ни к чему.

 

 

 

Таракан шуршит,

 

ветер за окном,

 

и сосед спешит

 

в лавку за вином…

 

 

 

Чай  насквозь остыл

 

и к руке примёрз.

 

Фронт земля, а тыл

 

меж  декабрьских звёзд.

 

 

х х х

 

Весело ли, грустно мне –

– яркий свет в твоём окне,

ярче, чем в соседних окнах,

ярче чёрточки на луне…

 

 

 

 

х х х

 

Снега  холодные белые брызги

Трогаешь варежкой, а не рукою..

К железной двери прикрепляю записку;

Ты  не читаешь их,  эхо такое…

 

Нет больше света – как нет благодати,

Ветер один – леденящий, холодный..

Тихо помилуй нас, Божия Мати...

Эхо, зачем я прозрачно-свободный?..

 

Разная воля – в любви и науке;

Разве свобода – в любви и работе?

Разве свобода – горящие звуки,

Буквы,  пылающие в полёте?

 

Разве свобода – цепочка и пепел

Сердца, бегущего в дальнее море?

Разве Бог твой ничего не ответил?

Разве измена – случайное горе?

 

Снег.. – Не хватает танцующей феи;

Я ещё помню, как фея – кружилась

в танце на облаке – неба левее,

прыгнула за небо и удалилась..

 

 

 

 

 

 

х х х

 

Искренность резка – пустые облака,

Серые снега  –  сквозящая тоска..

И надежды – пусто, и снега – пусты:

Город безответной, бесцветной прямоты..

 

Варежки теряешь, замерзаешь: дрожь;

по снегам шагаешь, топаешь, бредёшь;

Окна опухают: жёлтые цветы.

Девушки летают... Женщины... И ты.

 

Ночью Леониды – облака насквозь,

Радио Эвклида, передача «Врозь»..

Холодно без Бога, тихо без вина,

Море у порога – снежное, без дна…

 

 

 

х х х

 

Заявляют, что я  вне любви;

Что я выщелочен – горькой водкой…

Закричи, зарычи, зареви,

Зарыдай… Лжив язык, он короткий,

Он болтается в проруби и

Хлещет плёткой.

 

 

 

 

 

х х х

 

Ветра тень, в окне пляши –

 – не поймаешь, не заловишь;

равновесие души

никогда не восстановишь…

 

 

 

 

х х х

 

Площадь – год назад; каморки

снежные – дворцами слыли…

Мы с тобой – катались с горки,

Ты – боялась, мы – любили;

 

Что-то тонкое – тоньчайше:

Не шепнёшь и не расскажешь,

Как всё таяло, и дальше,

И никак уже, и даже

 

Горки новые – настроят,

Кто-то вновь шепнёт: «Поедем?»...

За героем – след героя,

И  роман – за счастьем следом.

 

Два ужасно светлоглазых

И смешных – от смеха брюхо

Лопнет – память зла, как лазер,

Или нежная, как шлюха,

 

Память сохранила горки,

Огоньки, мальчишек, сани,

Кашу и морковь на тёрке,

Чай зелёный в чёрной рани..

 

Память сохранила крики,

Стук снежка в окно и тягу

Глаз – бесстыжих и великих,

Барабанящих атаку.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

х х х

 

Сначала про тебя расскажут лжище,

Какой ты никогда ещё не слышал..

Потише, друг. Всё это правда, тише,

Дружище…

 

 

х х х   Напишешь, что впотьмах – бросали… Едва ли. А тех, с кем горести делила – Забыла. А тех, кого позабывала,  –  Немало. И одному печально-кротко Пить нежную ручную водку…   х х х   Никогда не помириться, и надежды нет. За троллейбусом дымится снежный след. Пар из труб котельной местной рвётся в облака, к Нему… Неизвестное – известно: Тихо – почему?..

х х х   Летающая жена, Ты вся в Богородичном цвете, Ты в тонком, невидимом свете, Ты Лето, Господня Весна, Ты в Пасху, видать, рождена…           х х х   Такую тяжесть, вернее, такую тушу Земля не удержит – разве что Вышние                                                           Силы.. Это когда расцарапали синюю душу. Это просто когда зарезают крылы…

 х х х

 

 Не в езеро, а в море – Китеж,

 Цветя, ушёл…

 Не веришь? Присмотрись – увидишь:

 Бь–ёт–ко–ло–ко–лл–лл…

 Пройдёшь сквозь свет, и в свете выйдешь,

 Где Китеж – цвёл…

 

 

х х х

 

Твои глаза тогда казались целым

 

Огромным миром, яблоком синь-спелым,

 

А лёгкий шаг стучался тихим сердцем,

 

И всё не верится.

 

 

 

А ты, чуть что, пугаясь, вопрошала,

 

И тем вопросом – душу воскрешала,

 

Замёрзшую в обыкновенном дне:

 

«Ты женишься на мне?»

 

 

 

И я, боясь спугнуть такую фею,

 

Немел тогда; я и сейчас немею,

 

В надежде, что я шорох крыльев слышу,

 

 

 

И сплю как только можно ночью тише,

 

Лелея, что в окне, в ночном огне

 

Мелькнёт рубашка: «.. женишься на мне?»

 

 

 

 

 

 

 

ЖИВОЙ ОГОНЬ

 

Горящая ночная тишина,

Поскольку речи – больше недостоин.

 

Поэт – монах, и с кем твоя война,

Тот знает, кто ты, светоносный воин.

 

И свет – он тот же, что Фаворский свет,

И ты, как ангел, знаешь многое, и часто

 

На горести нелепые ответ –

– беззвучная молитва исихаста.

 

Шумит таласса.. Море ль там шумит,

Иль это в Небесах окно открыто?

 

И мёд, и золото; и там – Огонь горит –

– куда летит молитва паламита,

 

Живой Огонь – то карие глаза

Спасителя – неисточимы реки, –

 

То на щеке у Матери слеза – 

– и в ней – израильтяне, русы, греки..

 

 

 

ДУША

 

Душа проходит испытания,

 

Чтобы булатом закалиться,

 

Чтобы ещё найти страдание

 

И вновь молиться.

 

 

 

 

 

АФОН

 

Белый свет – окно – сплошной плафон;

Город твой – ещё один Афон,

Жертвенник заснеженный..

 

Правильно назвать – тайфун, тифон;

Дует, воет; мчится как дракон –

– Белоснежно-нежно..

 

Помнишь ли ещё меня, сестра?

Свет на небе, белый снег с утра,

Разве что – единственно – надежда –

 

– И на что? Огонь, огонь – вчера,

Снежная пришла пора, пора

Снежная..

 

Среди ночи, среди бела дня –

– Ангел мой, не забывай меня.

 

 

 

 

АНГЕЛ МОЙ

 

Ангел мой, госпожа,

прочитай не спеша,

как страдаю,

как распалась душа,

как острее ножа

я рыдаю –

 

Не за то, что за то,

что в пространстве пустом

не со мной ты,

а за то, что в святом

небе вижу: крестом

самолёты…

 

 

 

МОЙ ДОМ

 

Мой дом – в щелях – доступен всем ветрам,

 

Но он – прекраснее бетонных башен:

 

Хвалите Имя Божие, а там –

 

– кто грядет к нам неслышен, нам не страшен.

 

 

 

ЗИМОЙ

 

Без тебя хана зимой,

Светлоглазый ангел мой…

 

 

 

ДЕКАБРЬ

 

Бог во весь рост:

Пост.

 

 

 

ПИСЬМО

 

Мой почерк вряд ли разберёшь,

И я забыл, как ты поёшь…

 

 

 

ДРЕВЕСНЫЙ УГОЛЬ

 

Найти бы тихие слова,

чтобы едва–едва–едва

они звучали,

А трогали; вот так – трава

растёт, журчащая едва

в металле…

ЗАПИСКА

 

 Прости же, друг мой, строки эти –

– Ты интересней всех на свете..

 

 

БЕГСТВО

 

Стихи мои ты забываешь,

Но отблеск глаз – не потеряешь..

 

 

БЕЛЫЙ АНГЕЛ, НЕ СЕРДИСЬ

 

Серость – резь – прозрачна высь –

– пусть её – заволокло:

Снежная такая жизнь…

Лампа – режет сквозь стекло.

 

Белый ангел, не сердись:

Все обиды – замело.

По глазам, слеза, струись;

Тёплая такая жизнь;

Телефон души: алло…

 

 

КРИВДА

 

Мне стыдно перед тобой

За резкие эти слова,

За небосвод голубой,

За кривду, что неправа…

 

Февральской зимой синева

Важнее глазастых пустот,

И ветер, и только едва

Движение сока идёт,

 

Таинственнее тишины.

Люблю тебя. Ветки – черны,

До рези в глазах дни ясны,

И это уже – крик весны…

 

МЕЧТА

 

 

Всё  хочу – любить  и быть любимым,

 

А ещё – чтобы друзья не забывали,

 

Чтобы в синем небе синим Римом

 

Синие такие проплывали,

 

 

 

Было счастье – выплакано было;

 

Я хочу, чтобы душа дышала,

 

Чтобы ты, – глупышка ты, – простила,

 

И всегда  –  всегда–всегда! –  прощала,

 

 

 

Чтобы город мой – не знал осады,

 

Бегства,  боя,  ядерной ракеты,

 

Чтобы только  –  ситец ли преграда? –

 

 

 

Чтобы  губы  до  вёсны  и  лета;

 

Где вы, сильные простые разговоры,

 

Как нам лазить в горы и озёра…

 

 

 

 

 

 

 

Уважаемый читатель!

Ваши пожелания Вы можете направить автору по одному из двух следующих адресов:

 

620 027, Екатеринбург, ул .Луначарского, д.48, кв.25,

 

622 035, Свердловская область, г.Нижний Тагил,

ул.Энтузиастов, д.29, кв.25.

 

 

 

 

 

ТИХОЕ ОГОРЧЕНИЕ

 

Лирическая книга в четырёх частях

 

Стихи, путевые заметки

 

 

 

Анкудинов Максим Арикович

 

ББК 84. Р7

 

 

 

 

 

 

 

 

Тираж  45  нумерованных экземпляров

 

Экземпляр N                    

 

Напечатано в Копи-Центре «Таймер»

Гарнитура Антика, 14/12/11 кеглей, ризограф (2:1), компьютерный набор,

 термообложка

 

Заказ  N              от  

 

 

 

Екатеринбург,  2002